Продолжали выходить «Мезон-Руж», «Графиня Монсоро», писался новый роман «Бастард де Молеон» (публикация в «Коммерсанте» с 20 февраля по 16 октября 1846 года): Испания, XIV век, борьба за корону Кастилии, трагическая любовь, отрезанные головы, все умирают. Во время работы над этой книгой автора за правую руку укусила собака Мутон: «Ладонь у меня была рассечена до кости, пясть прокушена в двух местах, последняя фаланга мизинца едва держалась…» Врач зашил рану и вправил кости, велел отдыхать, но некогда: три дня постоянно держал руку в ледяной воде, потом начал работать: «Неудобно писать, когда рука совершенно неподвижна и лежит на дощечке; но я не отчаивался. Я собрал все свои познания в механике, вставил стержень пера в своеобразный зажим, устроенный между указательным, средним и безымянным пальцами, и, двигая предплечьем вместо пальцев и кисти, продолжил свой рассказ…»
Еще две пьесы: с Маке — «Дочь регента» (в романе герой казнен и его девушка умерла, в пьесе он помилован и женился, постановка во Французском театре 1 апреля); с Полем Бокажем (1824–1887, племянник актера Пьера Бокажа, будущий постоянный соавтор) и Октавом Фейе — комедия «Шах и мат»: Испания, XVII век, любовь и политика; премьера в «Одеоне» 23 мая. То и другое не без успеха. Стихотворение «Жанна д’Арк на костре» положил на музыку сам Лист. Работы по горло, слава богу, ни с кем не судился, зато был свидетелем на чужом громком суде. В 1844 году в Париже дебютировала танцовщица Лола Монтес, флиртовала с Дюма, иногда ее включают в число его любовниц, но это вряд ли: их переписка очень церемонная. Ее любовником был редактор «Прессы» Дюжарье. В марте 1845 года Дюма обедал у подруги сына Анаис Левен, были там Дюжарье и редактор «Глобуса» Бовалон, газеты жестоко конкурировали, за столом поругались, Бовалон вызвал Дюжарье на дуэль, тот принял вызов, хотя не владел оружием. Советовался с Дюма, тот пытался отговорить, на крайний случай советовал шпаги, но Бовалон настоял на пистолетах и 11 марта убил Дюжарье; говорили, что он заранее пристрелял оружие. Присяжные его оправдали, родственники убитого подали кассацию, 26 апреля 1846 года начался процесс в Кассационном суде Руана. Дюма выступал свидетелем и доказал, что было преднамеренное убийство: Дюжарье не дали инструкций (это была обязанность секундантов противника); он ждал Бовалона полчаса, и его пальцы окоченели; секундант Бовалона скрылся с места поединка, забрав оружие, и т. д. Бовалону дали десять лет, его секунданту — восемь, все справедливо, но поведение Дюма многих разозлило: да, он был прав, что посадил Бовалона, но без нужды выпендривался, призывал руководствоваться Дуэльным кодексом де Шатовилара, а не законом, раздавал интервью… Его все чаще обвиняли в рисовке, и, видно, недаром: даже графиня Даш признавала, что его манеры резко ухудшились, но объяснила так: «Дюма был хорошо воспитанным, светским… Но все это ослабело, он усвоил беспечность, современные привычки, от успеха у него появился апломб… Он не забыл хорошие манеры, но показывал их редко, только когда это было для чего-то нужно…»
Той весной соавторы начали новую грандиозную вещь: роман «Записки врача: Жозеф Бальзамо». «Мезон-Ружа» никто не заметил, но от Великой революции Дюма отказываться не хотел, надо лишь добавить приключений. (Приключения бывают не только в книгах: 25 мая 1846 года, за неделю до начала публикации романа в «Прессе», с которой Дюма помирился, Луи Наполеон, переодевшись плотником, бежал из крепости Ам и уехал в Англию. Циммерман, по силе воображения превосходящий Дюма и Маке вместе взятых, считает, что Дюма придумал план побега и организовал его. Впрочем, Луи Наполеон читал и «Двадцать лет спустя», и «Графа Монте-Кристо»…)
31 мая начала печататься первая глава гигантского романа, она завершится 6 июля, а вся публикация растянется на три года. Неизвестно, кто предложил сюжет и героя (возможно, третье лицо: оба соавтора были мало способны «выдумывать из головы»), но выбор беспроигрышный: пророчества, гипноз, масонский заговор — довольно редкий жанр мистико-политического триллера, в центре которого сверхчеловек Бальзамо-Калиостро, этакий Воланд наоборот, который хочет блага — «Я верю, что первейший мировой закон, самый могущественный из всех, — закон прогресса. Я верю, что Бог творил с единственной целью — благоденствия и нравственности», — а получается не всегда хорошо. Он обращается к масонам: «…я хочу, чтобы вы, вздрагивающие при упоминании Тауэра и застенков инквизиции, и я, вздрагивающий при упоминании Бастилии… чтобы все мы смеялись, попирая ногами жалкие руины этих страшных темниц, и чтобы ваши жены и дети плясали на них. Однако все это может произойти лишь после смерти, но не монарха, а монархии, после отмены власти религии, после полного забвения общественного неравенства…» (Верил ли Дюма, что «революцию сделали масоны»? Нет конечно: в его исторических хрониках ничего подобного нет. Но кому не мечталось: вот бы были какие-то могущественные люди, которые все за нас решат и сделают…)