Дюма

Но катастрофа была не только личная: «За четырнадцать лет, в течение которых я имел честь знать его, я не раз просил у него милостыни для бедных, свободы для узников, жизни для осужденных на смерть, и он не отказал…» Фердинанда парижане любили — как когда-то его отца. «Бедный принц! Какую иллюзию он создал! Он примирил нас с королевской властью». Некому больше стать добрым королем. Только что, 9 июля, консерваторы победили на выборах. Все кончено, никто никогда не спасет Францию… Много лет Дюма не мог понять, как Провидение допустило гибель Фердинанда, но наконец нашел ответ («Джентльмены Сьерры», 1849): «Провидение повелело, чтобы монархии клонились к распаду; в бронзовой книге судеб оно заранее начертало дату установления будущей республики… И вот Провидение встречает препятствие для своих целей: популярность принца-солдата, принца-поэта, принца-артиста; Провидение устранило препятствие, и, таким образом, в определенный день между рухнувшим троном и рождающейся республикой не обнаружилось ничего, кроме пустоты».

Долго, мучительно надеялись — вдруг ошибка? Наконец французский посол подтвердил. Отпевание 3 августа в Нотр-Дам, 4-го похороны в семейной усыпальнице в Дре. Александр с трудом достал билет на пароход. Успел. Город в трауре. «Я никогда не видел улицы Парижа такими печальными. Для меня каждый знак боли был нов и громко кричал мне о моей боли. Эти увядшие флаги, Нотр-Дам, похожий на большой гроб, схоронивший в себе нашу общую надежду… парижане уже неделю видели весь этот спектакль, но я-то видел его впервые…» Гроб закрытый, ему даже подойти не позволили, новый приступ боли, зависть к тем, кто был рядом — «они могли взять прядь его волос, лоскут рубашки!..» — уж лучше видеть процесс умирания, чем так: оставить друга живым и здоровым — и вдруг… (Потом знакомый врач отдал ему платок, который подкладывали умирающему под голову; говорил, что стало легче, хранил всю жизнь.) В Дре поехал с товарищами Фердинанда по лицею. Пришел в семейную часовню — как его там приняли, неясно. В «Новых мемуарах» писал, что король к нему подошел и утешал. А в «Истории моих животных» — что его чуть не прогнали. Обратно пароходом через Геную, попутчик — драматург Адольф Эннери, за два дня сочинили комедию «Галифакс» из английской истории. А как же горе? Но для писателя единственный способ утешиться — писать… Во Флоренции он за несколько недель написал заключительные главы «Виллы Пальмиери» — излил всю свою тоску. «Почему я пишу это, о чем я говорю это? я не знаю. Поэт — колокол; когда ему наносят удар, он издает звук; каждый раз, когда боль его ударяет, он изливает жалобу…»

Нужны пьесы, писать в одиночку, видимо, не было сил и желания. (Возможно, к этому периоду относится незавершенная пьеса «Конец Мюрата».) С Нервалем нехорошо расстались, к тому же у него несчастье: умерла Женни Колон, и «бедный Жерар обезумел…». Обратился к старым друзьям, Адольфу Левену[15] и Брунсвику, написали комедии «Свадьба с барабанщиком» и «Барышни из Сен-Сира», все на исторические сюжеты, надо пристраивать. В сентябре, окончательно расставшись с женой, он вернулся в Париж и поселился в отеле на улице Ришелье. «Галифакс» и «Свадьбу» взял театр «Варьете», «Соблазнителя и мужа» — театр «Забавные развлечения», имя Дюма на афишах не значилось. 1 октября ездил в Вилле-Котре на открытие охотничьего сезона. За «Французскую армию», заказанную Фердинандом, продолжали платить, но он не мог ею заниматься — больно и бессмысленно. Но, несмотря на горе, производительность была как у машины: «Корриколо», «Сильвандир», новелла о Вилле-Котре «Бернар» (опубликована в «Прессе» в 1842-м), исторические очерки — «Приключения Лидерика», «Хроника короля Пипина», «Хроника Карла Великого»; опубликованы в 1842 году издательством «Дюмон», в 1867-м вошли в сборник «Железные люди». Просто перелагать источники ему надоело, и он, как замечает Э. М. Драйтова, местами переходил на пародию, в частности на Огюстена Тьери, делавшего упор на «местный колорит», а в «Карле Великом» откровенно веселился, сделав персонажем самого Сатану: «Он хотел бы разнести по камням весь этот ненавистный собор! Он долго кружил над землей, раздумывая, как это сделать, как вдруг приметил на берегах Голландии одну из огромных дюн, нанесенных океанским приливом песчинка за песчинкой с первого дня сотворения мира… кинувшись на самую высокую дюну со стремительностью морской птицы, он закинул ее себе на плечо; теперь дюна мешала ему лететь, и тогда он пошел пешком по дороге в Ахен. Однако это путешествие оказалось долгим и утомительным. Дюна, уложенная на плечо, съехала и стала напоминать огромную переметную суму, одна половина которой висела спереди, другая за спиной. Та половина, что болталась впереди, загораживала дорогу, и Сатана каждую минуту был вынужден справляться, правильно ли он идет…» История вообще ему наскучила? Нет: он искал способ писать о ней и нашел новый идеал; в том же году он сказал одному историку: «Ваше имя могло бы стоять на всех моих книгах…»