Димитрий (СИ)

- Как же! Пять дён отрок лежал льдом обложенный в погребе церкви святого Спаса.  Василий Щелкалов читал покойному царю Феодору, Царствие ему Небесное,  патриарху Иову и тебе свиток заключения. Митрополит Крутицкий Геласий тогда еще встал и сказал: «Да будет воля государева! Мы же удостоверились несомнительно, что жизнь царевича Димитрия прекратилась судом Божьим. Михайла Нагой и Андрей Мочалов  со злыми вещунами – виновники самосуда над невиновными. Их дело разбирать земским властям. Мы – святители молим Всевышнего о царе и царице, тишине и благоденствии народа». Нагих разослали,  Марию Нагую постригли в монастырь в Выксу (близ Череповца). Углич не успокаивался, гудел слухами. Большую часть жителей вывели и населили  сибирский город Пелым.

- Я и колокол, бивший в набат на самосуд, сослал в Тобольск, - безрадостно признал Годунов. Лицо его раскраснелось. Синие  и багровые жилки вздулись на крыльях носа. Голубая вена на виске, обращенном к Шуйскому, пугающе пульсировала: то спадала до пустоты, то наливалась кривым узлом. – Клешнин-то, ездивший с тобой, после следствия подался в иноки, да скоро умер. Чего-то давило.

- Ничего его не давило. Блажь!

- Но ты думаешь, что самозванец Григорий Отрепьев?

         Шуйский поежился. Стащил с крючка серую  соболью шубу. Накинул на грудь, не тревожа государя. Не мог он высказать  сомнений. И эта недоговоренность угнетала Бориса.

          Гонцы за гонцами скакали к Годунову: самозванец собирает силы. Трон в опасности. Уже без голода требующие хлебных раздач бездельные толпы толкуют о природном государе.

- Конечно, я не природный! – вскричал Годунов Шуйскому. Тот-то был Рюриковичем. – А когда последний здравый природный, Иоанн Васильевич, двенадцатилетних невест себе выбирал, хорош был – природный! Помню, и ты, Вася, не забыл: длинный, на негнущихся ногах,  нос – клювом, седые патлы дыбом стоят, глаза ввалились, идет по дворцу, и малолетки в половину его роста - за ним. Я ему девственниц приводил. У них сиськи были как прыщики. Впору выдавливать! Природный развратник - царь!

- Мы при Иоанне Васильевиче Казань, Астрахань и Полоцк взяли. Сибирь приросла, - вступился Шуйский.

- А при мне города вдоль Украйны не росли?! Я народ  не питаю? Денег не даю? Длительным миром мне страна не обязана?

         Шуйский не говорил главного: как не тужься Годунов, не превозмочь ему заслуг развратника и…

- Опричника! Убийцы!

         Юность Шуйского прошла при Иоанне. Папаша, дядья были живы. И сладко свербили молодые кости.

- Как сейчас вижу тебя с молодым Мстиславским, на коленях его просящих разрешить вам, первой знати, жениться. Не дозволил!

- А ты, Борис, дозволил? – вырвалось у Шуйского. – Первина моя скончалась, а после могу я жениться.

         Годунов смолчал. Да, он запретил Шуйскому второй раз жениться. У Иоанна научился давить семя в зародыше.

- Девок тебе не хватает?

- А жены нет!

- Не в бабах дело!

-  Иоанна нельзя судить по женитьбам его, по Григорию Грязному да Федору Басманову, иным, мужским и женским полюбовникам. Неистовством Малюты Иоанн тоже  не исчерпан.

         Тут Шуйскому пришлось сдержаться. Не зятю Малюты уместно было упоминать о тесте. Кровь прилила к голове Годунова. В черепе гудело, словно бил угличский колокол. Шуйский видел лишь часть лица государя. На виске надувалась и опадала синяя узловатая вена. На крыле носа мелко змеились багровые жилки. Поджатые губы обескровлено поголубели.

         Годунов трепетно относился к здоровью. Шуйский опередил его, кликнув доктора. Борис приказал остановить обоз. Из кареты Борис не вышел без помощи. Шуйский и врачи снесли его на расстеленную поверх робкой травы перину. Закатали парчовый рукав, пустили кровь. Мутно-черная, вязкая она бежала в лоток.

         Углич должен был добить Годунова. Борис с кажущейся твердостью смотрел в разверстый гроб, на рыжего бледного отрока, иссеченного серой сеткой смерти. На сдвинутое жемчужное ожерелье, поверх золотого крестика и оберега, и разъеденного тлением ножевого пореза.  От неловкого движения Спасских священников рука мертвеца взмахнула воздух. Скрюченная желтая кисть не распрямилась. Блеснул ужасный стекловидный загнувшийся ноготь большого пальца. Зажатые орешки рассыпались. Они падали на каменный пол, словно вколачивая гвозди в крышку другого гроба - Годунова. Его двадцатилетнее правление бесславно заканчивалось. Сбывалось предсказанное претендентом в Сандомире.