Девушка из Золотого Рога

– Проглотить лед, – высказал свое мнение ортопед, подумав при этом о ледовом покрытии в лыжный сезон.

– Я попробовал гипноз, – продолжил доктор Курц, – и, представьте себе, он просыпается от гипноза и продолжает икать дальше.

– Тебе надо было позвать профессора Заама, – сказал Хаса участливо, – я слышал, что ему известно какое-то верное средство от икоты.

Врачи заговорили одновременно, перебивая друг друга. Курц твердил что-то о психическом шоке, а Матушек страстно и громко заявил:

– Да это же вазомоторное расстройство диафрагмы.

За соседними столиками оглядывались на них. Старый метрдотель стоял у колонны и довольно смотрел на столик врачей. «Ученые споры, – с уважением думал он, – все-таки у нас – самое лучшее кафе в городе».

– Вам всем надо пройти дополнительные курсы подготовки для медиков-неучей, – сказал гинеколог Хальм. – Вы забыли теорию. Это же простое раздражение диафрагмы. А кто отвечает за иннервацию диафрагмы? Nervus sympathicus. Ага! Слышали ли вы что-нибудь о Lucus cisylbachi? Так-то. Тут есть только один…

Он не закончил фразы. Перед их столом возникла блондинка, испуганно смотрящая на спорщиков, на бухты и озера, омывающие чашку доктора Курца.

– Меня зовут Азиадэ, – сказала девушка, и икота коммерческого советника канула в бездну медицинской науки.

Врачи вскочили. Азиадэ пожимала незнакомые мужские руки и украдкой посматривала на смущенно мигающего Хасу. Так, значит, эти мужчины, чьи руки она сейчас пожимает и на чьи вопросы должна отвечать, и есть те люди, которые представляют загадочный мир Хасы.

– Да, – рассеянно отвечала она, присев за стол, – Вена действительно очень красивый город.

Врачи с любопытством разглядывали ее и задавали вопросы, на которые Азиадэ терпеливо и подробно отвечала.

Посторонние мужчины улыбались ей, и их лица отражали при этом самые различные эмоции. Они смотрели на Азиадэ, на ее серые глаза, короткую верхнюю губку, беспомощное выражение лица, и мир казался им прекрасным, полным заманчивых тайн и загадок, отличающихся от необъяснимой икоты коммерческого советника Дански.

– По вечерам мы ездим в хойригер, – сказал доктор Курц, слывший знатоком женской души. – Вы были когда-нибудь в хойригере, милостивая фрау?

– Нет, но я знаю, что это где-то в Гринциге. На закате люди собираются в виноградниках и поют там песни.

– Почти правильно, – похвалил Курц, и остальные мужчины одобрительно закивали.

Да, они все сегодня собирались ехать в хойригер, к виноградным садам в пригороде, на эти узкие улочки, к старинным маленьким домикам, разбросанным на невысоких холмах, освещенных мягким светом луны.

Они поднялись. Скорее домой! Заглянуть в клинику, сделать необходимые звонки пациентам, договориться с женой или подругой и – в путь по ухабистым дорогам к ночной тишине старых виноградников.

– Хорошо, – покорно сказала Азиадэ, – в хойригер.

Стройная и далекая, стояла она возле Хасы. Он протянул ей руку и повел к выходу под пристальными взглядами посетителей кафе.

– Жжет, – сказала Азиадэ, двигая плечом.

– Что жжет?

– Взгляды. Мужчины смотрят на меня так, будто готовы наброситься с поцелуями.

– Может, они на самом деле этого хотят.

– Молчи, – сердито сказала она. – Так не говорят со своей женой. Поехали. Поехали в хойригер.

Накрытые стеклом свечи освещали длинные зеленые столы. Низко склонившиеся ветви деревьев напоминали застывших призраков. По саду ходили девушки в пестрых юбках и разносили кувшины с вином на широких подносах. Мерцающий свет свечей отбрасывал на лица красноватый отблеск. С виноградников тянул легкий теплый ветерок. Люди сидели за длинными зелеными столами, растворяясь в нарастающем сиянии луны.

Все происходящее напоминало древний языческий ритуал поклонения человека виноградной лозе.

Кувшины быстро пустели. Столы и деревья плыли перед глазами, предметы причудливо изменяли очертания, а на мягкой траве сада кружилась тень вечного Диониса. Отовсюду доносился смех охваченных аттическим весельем людей. Тихий сад постепенно превращался в античный храм, где укрытые стеклом свечи возжигались в знак поклонения невидимым божествам.

Где-то вдалеке тихо и тоскливо пела женщина. Люди слушали, подперев головы руками, и им казалось, что в этом грустном пении звучат их собственные мечты, грезы и желания. Какой-то толстый человек одиноко сидел у дерева, и на лице его отразилась вся земная боль. Он тихо всхлипывал и сам был похож на ветку дерева, всего на одну ночь отделившуюся от ствола, чтобы раствориться в таинстве ночного праздника.

Женщины и мужчины сидели по-дружески обнявшись. Они пели, а девушки не переставали приносить кувшины со светлым ароматным вином.