Девушка из кошмаров

На щиколотках и плечах ожоги второй степени. Тот, который на ладони, от последнего удара атамом, вообще слабенький, первой степени, не серьезнее, чем обгореть на солнце. Однако солнечный ожог на ладони редкая гадость. Похоже, в ближайшие дни мне предстоит расхаживать с неоткрытыми банками ледяной газировки в руке.

Мама возвращается вместе с доктором, чтобы они могли начать меня просвечивать. Она на грани между слезами и остервенением. Протягиваю руку и касаюсь ее ладони. Она никогда к этому не привыкнет. Это ее пожирает, хуже чем с папой. Но ни в одной из своих нотаций, ни в одной из своих нудилок насчет предосторожностей и необходимости проявлять большую осмотрительность – никогда она не просила меня остановиться. Я думал, она потребует этого после истории с обеатом прошлой осенью. Но она понимает. Это нечестно, что ей приходится это понимать, но так лучше.

Томас и Кармель заявляются на следующий день, сразу после уроков, практически втискиваясь на нашу подъездную дорожку каждый на своей машине. Они врываются без стука и обнаруживают меня, слегка обдолбанного, на диване перед телевизором, поедающего попкорн и сжимающего в правой руке пакет со льдом.

– Видишь? Я же тебе говорил – живой он, – произносит Томас.

Но Кармель этим не смутишь.

– Ты выключил телефон, – говорит она.

– Я болел дома. Не хотелось ни с кем разговаривать. А вы, как я понимаю, находились в школе, где, согласно правилам, не положено отвлекаться на эсэмэски и телефонные звонки.

Кармель вздыхает и кидает свою школьную сумку на пол, а затем сама плюхается в глубокое кресло. Томас пристраивается на подлокотнике дивана и тянется за попкорном.

– Ты не «болел дома», Кас. Я звонила твоей маме. Она нам все рассказала.

– Я был слишком «болен». И завтра буду таким же. И послезавтра. И, вероятно, послепослезавтра. – Высыпаю еще тертого сыра в миску и предлагаю Томасу.

Мое отношение действует Кармель на нервы. Честно говоря, мне тоже. Но таблетки приглушают боль, а вместе с ней и мозги, достаточно, чтобы не думать о том, что приключилось на «Датских металлоизделиях». Не стоит гадать, реально ли было то, что я видел.

Кармель очень хочется меня повоспитывать. Прямо вижу, как наставление вертится у нее на языке. Но она устала. И встревожена. Поэтому вместо нотации она тянется за попкорном и говорит, что заберет мою домашку на ближайшие несколько дней.

– Спасибо, – говорю. – Не исключено, что я буду в ауте и часть следующей недели.

– Но это же последняя неделя занятий, – говорит Томас.

– Именно. Что они мне сделают? Исключат за неуспеваемость? Многовато мороки. Они точно так же хотят дотянуть до лета, как и мы.

Они переглядываются, словно решили, что я безнадежен, и Кармель встает:

– Ты собираешься рассказать, что произошло? Почему ты не стал ждать, как мы решили?

Мне нечего ответить. Это был импульс. Даже больше чем импульс, но им мой поступок наверняка кажется эгоистичным и глупым. Словно я не утерпел. Как бы то ни было, дело сделано. Когда я схватился с этим призраком, все произошло как в предыдущий раз, на сеновале. Появилась Анна, и я видел ее страдания. Я смотрел, как она горела.

– Я вам все расскажу, – говорю. – Но позже. Когда обезболивающих станет поменьше. – Улыбаюсь и встряхиваю оранжевую бутылку. – Хотите зависнуть и позырить кино?

Томас пожимает плечами и плюхается рядом, без раздумий запуская пятерню в попкорн с сыром. Кармель требуется лишняя минута и пара вздохов, но в итоге она снова роняет свою сумку и усаживается в кресло-качалку.

При всем их ужасе перед перспективой пропустить один из последних учебных дней, любопытство взяло верх, и на следующий день они заявились около половины двенадцатого, ровно перед началом обеденной перемены. Я-то думал, что готов, но мне все равно требуется несколько попыток, чтобы изложить дело по порядку, чтобы рассказать им все. Один раз я уже все это сказал, маме, перед тем как она отправилась по магазинам и развозить заказы по городу. Когда я закончил, она смотрела на меня так, словно хотела услышать извинения. Типа «Мам, прости, что едва не убился. Опять». Но мне так и не удалось выдавить из себя нужные слова. Просто это не казалось важным. Поэтому она просто сказала, что мне следовало дождаться ответа от Гидеона, и уехала, не глядя мне в глаза. Теперь у Кармель такое же лицо.

Ухитряюсь прохрипеть:

– Простите, что не дождался вас, ребята. Я и не знал, что собираюсь это сделать. Я это не планировал.

– У тебя ушло четыре часа на дорогу туда. Ты что, все это время был в трансе?

– Мы не могли бы сосредоточиться? – встревает Томас. Он просит об этом аккуратно, с обезоруживающей улыбкой. – Что сделано, то сделано. Кас жив. Несколько более хрустящий, чем прежде, но дышит.

Дышит и жаждет перцоцета[8]. Боль у меня в плечах словно живое существо, все дергает и жжет.

– Томас прав, – говорю. – Нам надо понять, что теперь делать. Надо выяснить, как ей помочь.

– Как ей помочь? – переспрашивает Кармель. – Сначала надо сообразить, что происходит. Насколько нам известно, вся эта штука, возможно, у тебя в голове. Или это иллюзия.