Девушка из кошмаров

Все происходит так, как и сказала Джестин. Я поворачиваю за угол и тут же глазами натыкаюсь на него, стоящего в конце стены лабиринта, как если бы она вела меня прямо к нему.

Чародей. Я мягко перебираю пальцами атаме. Я ждал этого момента и до сей поры не подозревал об этом. От вида его сгорбленной спины, одетой в тот самый длинный темно-зеленый жакет, от гниющих дредов, спадающих на плечи, в моем желудке все переворачивается. Убийца. УБИЙЦА. В Батон-Руж ты сожрал моего отца прямо в доме. Ты завладел силой ножа и при каждой моей отправке призрака в другое место питался им.

Но даже если мои чувства кричат об этом, я, полуприсев на колени, продолжаю прятаться за каменой стеной. Хотел бы я спросить у Джестин, что здесь может приключиться с нами. Это, как говорят, всего лишь сон? Что если, когда умираешь здесь, то умираешь на самом деле? Я подбираюсь ближе к краю, глядя на него через узкую щель. Если такое возможно, тогда Чародей сейчас выглядит намного больше, чем раньше. Его ноги, кажется, удлинились, а на спине, по-моему, стало больше изгибов. Это как смотреть на него через кривое зеркало, которое все удлиняет до неестественности. Он все еще не заметил меня, не учуял или не услышал. Он просто низко наклонился к плоскому камню, и его руки порхают над ним, словно паук, плетущий паутину, и, могу поклясться, что они при этом даже удлинились.

Я помню заклинание, которое использовали при участии саамского бубна, и какой напуганной выглядела тогда Анна. Она сказала, что это был его мир.

Чародей с усердием тянет что-то на себя. Он резко дергает это изо всех сил. Вещица похожа на белую завязку, какой пользуется продавец, когда перевязывает кусок жареного мяса. Когда он снова тянет ее на себя, то поднимает руки, на которых я тут же насчитываю четыре отчетливых стыка.

Просто броситься на него будет ошибкой. Мне нужно больше узнать о нем. Осматривая стены лабиринта, справа от себя замечаю множество грубо обтесанных выступов. Я не заметил их, когда шел сюда, потому что, скорее всего, их здесь раньше не было. Я молча взбираюсь на один из них и, когда достигаю вершины, падаю вниз на руки, и ползу дальше к краю. Я должен вдавиться в шероховатую поверхность, чтобы не наброситься на него.

На скале я узнаю Анну. Она лежит там, словно на погребальной плите. Ее тело обвязано белой веревкой, кое-где окрашенной темной кровью. Резкие движения-рывки, которые он проделывает руками, идут вразрез с его сшитым ртом и закрытыми глазами.

Я не слишком хорошо вижу, так как нахожусь не очень близко, пока тот крутит узлы и продевает пальцами между ними веревку. Когда он выпрямляется и удовлетворенно обследует свою работу, то бережно опускает руку ей на голову, словно та кукла. Он наклоняется к ее лицу слишком близко, чтобы что-то прошептать на ушко или же поцеловать в щеку. Затем резко поднимает в воздух свои удлиненные руки, и я замечаю, как заострились его пальцы, перед тем как глубоко погрузить их ей в живот.

— Нет, — из моих уст вырывается крик, пока ее тело кукожится, а голова качается из стороны в сторону. Ее глаза сшиты, чтобы она не проливала слез. А рот — чтобы тот не издавал ни единого звука.

Чародей поворачивается лицом. Нет сомнений: он шокирован увиденным, хотя его глаза и сшиты крестиком с помощью черной нити. На лице эти крестцы выглядят почти въевшимися, словно кто-то небрежно мазнул по нему, будучи под кайфом. А из-под стежок глаза выпучились и кровоточат. Когда он был призраком, у него такого не было. Тогда кем же он сейчас стал?

Я внезапно выхватываю нож, на что он рычит с таким звуком, который может издавать только какая-то машина. По его выражению не понятно, то ли он боится, то ли впал в ярость или в бешенство. Из-за ножа он отступает, разворачивается и исчезает в скалах.

Не теряя времени, я с трудом забираюсь на скалу, словно краб, стараясь не выпускать Анну из поля зрения и не желая, чтобы это место проглотило ее точно так же, как это сделало с Джестин. Без всякой грации я достигаю места, где лежит Анна, на плечи и бедро приходится вся моя опора веса. Немного больно, но я знаю, что мое уязвимое место находится в районе живота, которое ощущается как синяк.

— Анна, это я, — не знаю, что еще сказать.

Кажется, мои слова не доходят до нее. Она все еще вырывается, а пальцы по бокам тела жестко дергаются, как кучка хвороста. Затем она резко откидывается назад и становится недвижимым пластом.

Я оглядываюсь по сторонам и перевожу дыхание. В воздухе не чувствую ни аромата, ни каких-либо признаков присутствия Чародея, а тот проход в скале, в который он сиганул, исчез. Это хорошо. Надеюсь, он затеряется среди них как дерьмо, что не тонет. Не знаю, почему мне так кажется, но он не вернется. Хотя и возникает такое чувство, словно это место принадлежит ему. Словно ему здесь настолько удобно, как может быть только собаке, имеющей в своем распоряжении задний двор.

— Анна, — мои пальцы слегка проходятся по веревке, и я перевожу взгляд на атаме.