Девушка из Дании

При этой мысли он расправил плечи. Выносить хаос собственной жизни больше не было сил. Со времен жизни в Америке у Греты сохранился посеребренный пистолет, который она едва ли не с детских лет носила за подвязкой чулка. Эйнар вернется в парк с пистолетом и под покровом майской ночи приставит его к виску.

Услышав быстрый топоток приближающихся шагов, он поднял глаза. Это оказалась Мартина в своем желтом платьице-сарафане. Ее лицо одновременно выражало испуг и радостное возбуждение. Она остановилась, затем осторожно подобралась ближе, вытянув пухлую ручку. Между ней и Эйнаром лежал хвост змея, косичка разноцветных лоскутков на веревке. Мартина намеревалась его забрать, и по робкой улыбке, пробившейся сквозь хмурую гримаску, Эйнар понял, что она не прочь подружиться. Девочка подняла с земли хвост своего змея и засмеялась, отчего ее милое личико засияло золотом. Когда она сделала книксен и сказала: «Merci»[39], все, что Эйнар знал о себе, слилось воедино: бабушкин фартук, завязанный у него на поясе; его лицо в юных ладонях Греты; Лили в горчично-желтых туфлях в гостиной Вдовьего дома; Лили сегодня утром в купальне. Эйнар и Лили были одним целым, однако пришла пора их разделить. У него в запасе год.

– Мартина! Мартина! – звала гувернантка. Мартинины туфельки с пряжками зашуршали по гравию. Год, сказал себе Эйнар. Напоследок Мартина оглянулась, чирикнула через плечо: «Merci!» – и помахала рукой, а Эйнар с Лили помахали ей в ответ.

Глава четырнадцатая

На четвертом году жизни в Париже Грета трудилась с небывалым рвением. По утрам, пока Лили ходила по рынку или плавала в бассейне, она рисовала иллюстрации для журналов. Редактор «Парижской жизни» звонил ей почти каждую неделю и с истерическими нотками в голосе просил срочно сделать рекламную картинку к грядущей постановке «Кармен» или рисунок для статьи о выставке костей динозавров в Гран-Пале[40]. В сущности, браться за эту работу было не обязательно, говорила себе Грета. Ее имя появлялось в журналах уже несколько лет, но редактор на другом конце провода жалобно хныкал, и Грета, зажав трубку между плечом и ухом и глядя, как Лили выскальзывает за дверь, думала: ладно, почему бы и нет? Да, она сделает рисунки. Да, к завтрашнему утру. Она клала трубку и вздыхала: пора приниматься за дело, – а потом шла к окну и смотрела, как Лили, стесняясь дневного света, спешит на рынок и ее розовый плащ ярким пятном выделяется на фоне серой, залитой дождем улицы.

Тем не менее настоящая работа начиналась только с возвращением Лили. Грета наливала ей чай и со словами «Иди-ка сюда» сажала ее на табурет или устраивала под пальмой в кадке, всучив в руки чашку. Лили мерзла в любую погоду и приходила домой, вся дрожа. Грета боялась, что причина заключается в недостатке веса, однако не могла запихнуть в Лили ни одного лишнего кусочка. Время от времени, раз в один-два месяца, носовые кровотечения повторялись; их первым признаком служила алая капля, медленно сползавшая к верхней губе Лили. Последующие дни Лили проводила в постели, как будто в этих нескольких каплях были сосредоточены все ее жизненные силы. Грета и во Франции пробовала водить Эйнара к врачам, но как только те принимались задавать вопросы («Есть еще что-то важное, что вы можете рассказать о муже?»), она понимала, что ответов у них будет не больше, чем у доктора Хекслера. Она не находила себе места от беспокойства, когда Лили весь день лежала в постели, постоянно спала и пачкала кровью простыни, которые Грета выбрасывала в мусоросжигатель за домом. Однако через три-четыре дня, иногда через неделю, кровотечения прекращались так же внезапно, как и начинались.

– Как тоскливо целую неделю лежать в кровати, – говорила Лили, сбрасывая на пол подушку-валик.

Если бы Грета взялась считать все созданные ею портреты Лили, то их набралось бы уже больше сотни: Лили плавает в бассейне; Лили – гостья на свадьбе; Лили выбирает на рынке морковь. И все же большинство картин были посвящены изображениям Лили на природе – в оливковой роще, на лугу, на фоне синей полосы пролива Каттегат. Огромные карие глаза неизменно полуприкрыты; выщипанные брови изгибаются плавными дугами; заложенные за ухо волосы открывают янтарную сережку.

Что касалось Эйнара, то живопись он забросил.

– Сейчас мне сложно представить болото, – кричал он из своей мастерской, в которой с большой аккуратностью хранил краски и холсты.

Он по привычке продолжал заказывать в Мюнхене бутылочки с красками, хотя лучшие в мире краски продавались совсем рядом – за рекой, в салоне Сеннелье[41], где жила вечно беременная кошка. Грета ненавидела кошку, чей раздутый живот свисал до пола, но при этом любила общаться с ее хозяином, продавцом по фамилии Дю Брюль, который часто повторял, тряся козлиной вандейковской бородкой, что мадам Вегенер – его самая важная клиентка.