Девочке в шаре всё нипочём

Новый орган – третий глаз – таращится с моего лба. Прикрывать чёлкой бесполезно, он словно рентгеновский луч, лазерная бритва. Почему-то вспоминаю Фигу и её слова тогда, в туалете: «Ничего страшного, поплачьте. Сильные люди тоже плачут, а потом делают выводы». Всё правильно, хватит себе врать, мечта о Будде ничем не отличается от любования портретом какой-нибудь кинозвезды. «Любовь – это только лицо на стене, любовь – это взгляд с экрана». Фантазия. Морок. Мне нужен живой человек, настоящий, обычный человек, и на ум идёт только один адрес.

36

Рифлёные каблуки стучат по асфальту, кровь ударяет в виски. Бей пяткой, бей другой, смотри на покачивающиеся концы шнурков. Через бетонный лес однотипных панелек, мимо гомонящей детской площадки, вдоль потока замызганных машин на проспекте, по аккуратной разметке дорожной зебры в кирпичные лабиринты хрущёвок. Спеши. Неси своё желание обрести опору, ищи того, кто не бросит.

Я скажу ему. Сразу скажу. Скажу:

– Джим, ты мне нужен!

– Здорово, – улыбается он. – Только я сейчас немного…

– Нет, сейчас! Я не могу ждать. Я должна рассказать, или свихнусь.

– Погоди секунду.

Он тянется к вешалке, набрасывает куртку, выходит в подъезд и тихонько прикрывает дверь. В тёмных глазах – беспокойство. Мне хочется поднять руку и скользнуть кончиками пальцев по его смуглой коже, потереться щекой о щёку, зарыться лицом в смоляные волосы, спрятаться.

– Обними меня. Пожалуйста.

Джим обнимает, прижимает к себе, легонько гладит по голове. Но неловко и торопливо. Будто мы стоим на вокзале, и вот-вот тронется его поезд, а ещё нужно успеть в киоск за минералкой.

– Давай я забегу к тебе вечером, – предлагает он.

– Уже вечер.

Джим отступает на шаг, и я начинаю говорить, чтобы удержать его. Слова наскакивают друг на друга, спотыкаются, валятся в кучу:

– Дай мне совет, как скажешь, так и сделаю. Я случайно узнала чужую тайну, очень важную и для меня тоже. И должна рассказать об этом, но могу напортить. Она, тот человек, уже много дней отмалчивается, а время уходит, и если оставить на самотёк и не сделать одну отвратительную вещь, то будет поздно и…

– Руслан, в чём дело?

Из дверного проёма смотрит мать Джима. Высокая, узкая дама с металлическим голосом и скорбной морщинкой над переносицей. Джим вздрагивает, я отпрыгиваю от него, как ошпаренная кошка.

– Ох, здравствуйте.

– У Руслана репетитор, встретитесь позже, – чеканит она, глядя на меня сверху вниз.

– Минуту, мам, – просит Джим. – Аля уже уходит.

«Я предупреждал, видишь, что ты наделала», – слышу я. А ещё мольбу не усложнять и вежливо удалиться.

– Но… да, ухожу. Я только хотела отдать шарф.

Сдёргиваю с шеи красную удавку, комкаю, с силой вкладываю в руку Джима.

– Ты одолжил на концерте, помнишь? Вот, возвращаю. Теперь не придётся ехать ко мне. Удобно, правда? До свидания!

– Зачем, это подарок! – кричит Джим вслед. Но не отвечаю.

Прыгаю через две ступеньки, несусь по улице и чувствую пружину внутри. Она покачивает меня, подбрасывает, делает стремительной.

Когда-то давно читала, что в древней Спарте к ногам воинов привязывали камни. Тренировки и бег с лишним весом делали солдат выносливыми, а после, в бою, они становились во много раз сильнее и быстрее без этого груза. Я сбросила свои камни. Или камни избавились от меня, как знать. И хоть часто сплёвываю горькую кипящую слюну и слепну от обиды, но понимаю, что так лучше. Легче. Узлы развязаны, не за что хвататься, дальше – одна. Без оправданий и ложных надежд. Я – только я. Я – девочка в шаре. Я знаю, куда плыть, а значит, не утону.

37

В компьютерном салоне снова война. Малолетки гоняют нарисованных солдат, взрывают бомбы и верещат на все лады. Андрей отгородился наушниками-пуговками и бешено печатает. Мне приходится потрясти его за костлявое плечо, чтобы привлечь внимание.

– А? Кто? – вскидывается он. Кликает мышкой и сворачивает вордовский документ, оставляя пустой тёмный экран.

– Привет. Можешь закрыть салон и проводить меня кое-куда? – спрашиваю.

– Куда?

– К твоей тётке, или кто она тебе? В Дом ребёнка.

– Зачем?

– Долго объяснять. Просто это необходимо, понимаешь?

– Нет.

– Я тебя очень прошу. Закройся на один маленький час, что тебе стоит. Представь, что свет отключили или ещё что. Технический перерыв.

– А эти? – он показывает на орущую мелкоту.

– Им долго ещё? Когда время кончится?

Андрей хмурится, листает толстую тетрадку, заляпанную кофе.

– Двадцать минут.

– Я подожду.

– Слушай, давай не сегодня. Не горит же.

– Мне на колени встать?

– Ладно, понял, жди. За комп пойдёшь?

– Нет, незачем, – я ловлю своё мутное нечёткое отражение в мониторе. – У тебя ножницы есть?

– Где-то были.

– Давай.

Пацанята доигрывают, хотят продлить, возмущаются, но Андрей непреклонен. Время вышло, компы перегрелись, все вон. Они нехотя натягивают куртки и шапки, я подгоняю.

– Ой, чё, вам невтерпёж, да? – ехидничает лопоухий шимпанзе постарше.

– Вали уже, – отвечаю.

Андрей обходит полуподвальчик, отключает компьютеры, задвигает клавиатуры. Я возвращаю ему ножницы.

– Зря ты, раньше лучше было, – говорит он.

– Это только кажется – отвечаю.