Девочке в шаре всё нипочём

Потому что Ма вынашивает больного ребёнка и сходит с ума. И я, кажется, тоже. Не помню, когда в последний раз нормально спала. Каждую ночь являются слюнявые дети с отёкшими лицами и гукающими птичьими голосами. И я должна увести их из нашего дома, только они разбегаются, не даются. Тороплюсь, заталкиваю их одежонку, обувь, игрушки в большую сумку, но всё вываливается обратно. Собираю, запихиваю, утрамбовываю, не успеваю, они вытаскивают, отнимаю, снова складываю, а когда заканчиваю, не могу эту сумку поднять. Из-за кошмаров я выжата по утрам подчистую. Избита. Слаба, как жертва вампира.

Потому что…

– Ты ничего не знаешь, – говорю отцу.

– Это ты ничего не знаешь, – устало отвечает он и отворачивается.

– Открой дверь, опаздываю.

Теперь я стою у доски.

Полиэтиленовый пакет на столбе раздувается белым флагом. Наверняка хлопает на ветру, просит помощи. Так и будет болтаться, никто не снимет.

Одноклассники потихоньку оживают, покашливают, опасливо обмениваются шепотками. Они устали ждать. Фига вот-вот потеряет контроль, больше тянуть нельзя:

– Отвечайте.

Класс снова замирает. Я не вижу их, но чувствую присутствие. Как в цирке перед самым первым концертом, когда мы забрались в подсобное помещение со звериными клетками. Когда в темноте ничего не разглядеть, но кожу покалывает чьё-то пристальное внимание.

– Я слушаю. Вы готовились?

Губы Фиги почти не шевелятся. Наверное, она боится, что кто-то заметит раздвоенный змеиный язык. Словам приходится протискиваться, поэтому она немного шепелявит. С-с-с-ш-ш-ш. Говорят, если к уху приложить морскую раковину, появится шелест прибоя. Я пробовала, нет там ничего. А сейчас он накатывает сам собой – шелест.

– Нет, я не готова.

– И что же вам помешало?

Интересно, если я тебе скажу, обрадуешься? Вот возьму и вывалю со всеми подробностями: «Елена Алексеевна, мне сейчас не до школы в целом и не до химии в частности, понимаете? Мою подругу совратил отец нашего общего друга, она считает себя испорченной и делает всё, чтобы стать ещё хуже. Я не нужна человеку, которого люблю, а тот, кто хочет быть со мной, не нужен мне. Мама беременна. Когда отец узнает, что ребёнок родится дауном, то, скорее всего, бросит нас, он уже пытался. Она боится и не говорит. И я боюсь. Вы уверены, что мне поможет изучение кислот, щелочей или полимеров?»

Что-то хожу по кругу. Сначала отец, сейчас Фига. Тупею. Мысли стали слишком неповоротливыми и шелестят. Нет, шелестели, а сейчас гудит шмель. Низко накатывает, ослабевает и снова накатывает. Может, муха? Веду взглядом по потолку, но он отдаляется, плывёт, прячет мух и шмелей.

– Я к вам обращаюсь, – речь Фиги по прежнему невыразительна, но я улавливаю нажим на «вам». Теряет терпение.

Поняла, это в голове у меня гудит. Как ток в розетке. Глаза гудят, скулы, лоб, корни волос. Щёки занемели, как немеет нога, если её отсидеть.

– Зачем… обращаетесь?

Начинаю оседать на пол. Подламываюсь. Пытаюсь ухватиться за доску, но только сбиваю кусок мела и губку. Мел грохочет по паркету. Губка шлёпается на пол, и над ней зависает облачко белой пыли. Наверное, душу из тела вышибает похожим образом.

– Что такое? Вам плохо? – Фига далеко, гул нарастает…

– Упаду…

Потом самый рослый из одноклассников тащит меня на руках. Фига приказала доставить в медпункт, но длинный коридор, лестница, снова коридор – слишком далеко. Женский туалет гораздо ближе, а там окно, которое можно распахнуть. Мне не нужна медсестра, хочу дышать.

Одноклассник смущённо оглядывает кафельные стены, двери в кабинки и пару щербатых умывальников. Во время урока здесь пусто, но женская территория парням запретна в любое время.

– Ты как? – растерянно мнётся он.

Сижу на подоконнике, прислонившись спиной к откосу, и жадно хватаю ртом уличную стужу. Это сродни жажде, когда захлёбываешься колодезной водой после многих часов на солнцепёке. Морок отступает.

– Нормально. Спасибо.

– Тебя подождать?

Ему неловко. Неловко и здесь, и со мной.

– Не надо. Я справлюсь, правда. Иди.

– А Фиге что сказать?

– Что хочешь.

Она появляется через несколько минут после его ухода. Оставила класс, надо же. Хотя я ведь из чокнутых клоунов, могу и в окошко прыгнуть, а спросят с неё. О себе беспокоится.

– Почему вы не в медпункте?

Фига подходит близко, нависает надо мной, и даже через туалетную хлорку улавливаю знакомый аромат бабушкиного огуречного лосьона.

– Мне лучше.

Упираюсь затылком в стену и прикрываю глаза.

– Вы ели сегодня?

– Да.

– А в другие дни? Хорошо питаетесь?

– Да, это не голодный обморок.

– Болеете?

– Нет.

– А личная жизнь? Вы знаете о контрацепции?

– Всё в порядке. Это другое. Сплю мало, и поэтому, может быть …

– Если вам нужна помощь… Я не знаю, что у вас случилось, и вы не обязаны отчитываться, но если захотите просто поговорить…

Она продолжает в том же духе, и мой рот кривится, жалобно расползается с каждым словом. Трясётся. Я зажимаю его пальцами, но что-то лопается в горле. Слёзы не закатываются назад, хоть и пытаюсь проморгаться, удержать…

– Ну что вы? Зачем? – теряется Фига.