Девочка со спичками

– Вот. Тут раньше сторож жил, пока его не заменили на робота. Ночуй на здоровье. Только не говори никому, что я тебе карту дала, а то хлопот не оберешься. И я вместе с тобой. Эта карточка еще эвакуационный выход открывает, он прямо за стенкой – ради бога, не теряй. Выходом никто не пользовался уже лет десять, но иногда из области проверки приезжают, сама понимаешь. Ну, ты девочка аккуратная, так что…

Полина стояла в дверях, оторопев и не веря своему счастью. Ирина Львовна никогда не отличалась ни душевным теплом, ни тем более нежностью к своим ученикам – она была рубленой, простой и часто довольно жесткой, – но как-то умудрилась проникнуться к Максимовой материнскими чувствами.

Биологица оставила карточку на столе и махнула рукой на кушетку: спи, мол. Затем тихонько вышла, оставив Полину наедине с путающимися мыслями.

В подсобке пахло пылью и – почему-то – старыми бинтами.

Полина прошла внутрь, осматриваясь в своем новом жилище. Ей почему-то до одури захотелось потрогать белоснежный радиатор отопления: она прикоснулась к нему и счастливо улыбнулась: он был обжигающе горячим.

Комо

Крайнов, как всегда, оказался прав: Игорь вернулся в хаб той же ночью, не выдержав испытания лесом, голодом, одиночеством и «глазами чащи».

«Глазами чащи» местные называли глубокие заболоченные лужи, которыми пестрели заросли елок и кривоватых берез. В «глаза» можно было запросто провалиться и если не утонуть, то просто очень круто завязнуть, измазаться и промокнуть до нитки. В один из таких «глаз» Игорь и угодил, едва выбравшись и напрочь сорвав голос: он уже ушел от хаба достаточно далеко, чтобы кто-то из обитателей мог его услышать и прийти на помощь.

Ходили легенды, что «глаза» остались на месте бывших братских могил времен Второй мировой и что это останки старых русских солдат вот так оседают, гниют и опускаются все ниже в болото, образуя лужи с неизвестной глубиной.

Правды, конечно, никто не знал, но Игорю она была и не нужна: он и без древних мертвецов натерпелся так, что еле дополз до комнаты Динары и просто сел у закрытой двери, весь в грязи, как собака.

Динара без слов впустила его, дала помыться и поесть, а потом уложила спать, как маленького, подоткнув одеяло. Это была какая-то очень простая, почти деревенская забота молодой дагестанской женщины, которая вдруг скинула свою вечную броню; это была острая, болезненная нежность, проросшая внезапно сквозь болотистую землю, на которой стоял хаб. Нежность была неуместна в хабе, тут ее не проявляли – она считалась чем-то постыдным, признаком слабости, – но в тот вечер Динара изменила традициям хаба, сама от себя этого не ожидая, – ведь серьезных планов на мальчика-хакера у нее еще не было.

Соколов же тот вечер помнил и через годы, втайне считая, что тогда родился во второй раз. Ему действительно казалось, что он не выберется из болота, и захлебнется, и опустится к военным в строгой старинной форме, к заржавевшим винтовкам и штыкам, и запаникует, и насадит сам себя случайно на один из таких штыков, и окончательно погрузится на дно.

А было ли вообще у этого болота дно? Или только безмолвная топь без конца и края – их страна в миниатюре, – что питалась трупами молодых и смелых, гениев и посредственностей; телами тех, кто не боялся постоять за себя и умереть, если было нужно, за высшую идею, пусть бесконечно глупую и ошибочную? Но ей, этой трясине, всегда было мало, и она постоянно жаждала еще и еще.

Так думал Игорь и спустя десять лет – если точнее, десять лет, двадцать семь дней и восемь часов спустя, – когда, весь затянутый в черную кожу, лениво рычал своим коллекционным Kawasaki на неповоротливые легковушки в центре гигантской пробки, огибающей Сити.

Машины сигналили нудно и высоко, стояло лето, гудки сливались в причудливый ритм; рокотали городские электрички, слоями уложенные среди развязок и автомобильных мостов, новеньких многоэтажек и стеклянных игл небоскребов. Соколов остановился на светофоре и видел свой черный непроницаемый шлем, отражавшийся в корпусе дорогого «мерседеса» – тоже черного. Эта бликующая бездонная поверхность вдруг заставила его непроизвольно закашляться – и отбросила на десять лет назад, в ту страшную ночь в лесу, и на одно жуткое мгновение ему показалось, что он давно уже там, в той трясине, которая все-таки засосала его тогда, а он этого даже не заметил.

Но любые его мрачные мысли заканчивались примерно в полукилометре от квартиры Динары – капризная дагестанка на дух не переносила нытиков. Пассия Игоря жила в элитной новостройке рядом с Кремлем, полностью закрытой, с верандами и патио, с грилем, хорошо выдержанным вином и вечеринками, которые устраивали жильцы во дворе дома каждые теплые выходные. Динара продолжала работать на Крайнова, и деньги у нее водились – но, конечно, не такие, как у Соколова, который стал настоящей «звездой» их хаб-сообщества.