Девятый круг

И свои первые мгновения в этом мире он, возможно, встретит в руках этого маньяка.

– Лютер, послушай меня…

– Не разговаривай, Джек.

– Ты причинишь моему ребенку вред?

– Нет.

– Не лги.

– Тебе придется мне довериться. Ты готова?

– К чему?

– К родовым схваткам.

Он вставил в шприц иглу.

– Даю тебе сразу большую дозу. Надо, чтобы ты была готова: все пойдет быстро и интенсивно.

В тот момент, когда он делал укол, я смотрела на его глаза, непроницаемо черные и бесстрастные.

– Ты обезвожена, – сказал он и достал бутылку с водой.

Только сейчас до меня дошло, как я на самом деле хочу пить. Лютер поднес горлышко к моим губам, и я вожделенно насасывала, пока он его не отнял.

Спустя три минуты все завертелось.

Первое сокращение ощутилось менструальным спазмом над лонной костью, кинжальной болью прошив весь таз от кости до кости.

А дальше оно начало набирать силу, медленно взбухая у меня между ног так, что впору умереть прямо сейчас.

Я и без того знала, что с учетом моей преэклампсии мне при родах, скорее всего, светит искусственная стимуляция родов. Но страх перед ней смягчался тем, что она предусматривает обильный прием медикаментов. Копая на эту тему в Интернете, я наталкивалась на многочисленные блоги дам, которые бахвалились прелестями естественного деторождения. Тем, как роженица-де не утрачивает связи со своим телом во всех его спазмах и сокращениях, пропуская через нутро каждую порцию боли.

Мазохистки, двинутые на всю голову.

Мой подход к вопросу утвердился уже месяцы назад: в спину мне втыкается игла, а потом меня будят, когда боль уже позади.

Но сейчас этому случиться было не суждено. Ни тебе наркоза, ни тем более врачей.

А что еще хуже, все прочитанное мной о стимуляции недвусмысленно указывало: от питоцина боль и интенсивность сокращений только усиливаются (как будто им нужна в этом помощь).

С окончанием спазма я сделала между воплями паузу ровно настолько, чтобы выдавить:

– Сгинь.

Но он продолжал стоять рядом, прикладывая мне ко лбу влажную тряпицу.

– Держишься молодцом, Джек. Но пока не тужься. А то ты этим значительно удлинишь процесс.

– Я сказала: пошел к черту.

– В таком случае ты умрешь, Джек. Ты и твоя девочка, вы умрете прямо в этой комнате.

– Воды хочу.

Он дал мне сделать еще несколько глотков.

– О боже. Опять пошло.

Он протянул ко мне свою ладонь.

– Чего ты со мной любезничаешь? – спросила я с подозрением.

– У меня на то свои резоны.

Брать его ладонь я не стала и даже сжала свою руку в кулак.

Орала, уставясь в лампочку, которая нежно покачивалась у меня над головой.

Время утратило всякое значение.

Где-то между схватками я приподняла с кресла голову и увидела, что Лютер стоит у меня между ног с ножом, распарывая мои трусы.

– Что, уже скоро? – выдохнула я.

Видеть его возле себя я не хотела, но вот он, жуткий парадокс: сейчас я в нем нуждалась.

Внутри себя я ощутила его пальцы.

– Воды отходят, – сообщил он, подняв руки во влажно блеснувших латексных перчатках.

– Уже скоро? – повторила я свой вопрос.

Он присел на корточки. Надо же: этот ублюдок пялился мне между ног, а мне до этого и дела не было. Хотелось только одного: вытеснить наконец младенца из моего тела.

Это желание было настолько жгучим, что перекрывало все остальные.

– Уже скоро, – послышался голос Лютера. – И со следующей схваткой делай знаешь что?

– Что?

– Тужься, что есть мочи.

* * *

Вот оно.

Я вопила благим матом.

И тужилась тужилась тужилась тужилась тужилась…

Все безрезультатно.

* * *

– Поднатужься еще. Как следует.

Я зажмурилась до бликов под веками.

Представила, что рядом со мной Фин.

Фин держит мою ладонь, а не я сама сжимаю кулак.

Натужилась до предела.

– Еще! Ну еще, Джек! Уже видно голову!

* * *

Тужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусь…

* * *

– Ну же, Джек, ну. Не упрямься. Дело ведь почти сделано.

«Почти» да «почти». Сколько он уже раз это сказал?

Может, он что-то такое специально со мной делает? Чтобы я не разродилась?

* * *

Весь воздух, способный поместиться в легкие, я собрала до последней молекулы и натужилась. Натужилась так, будто от этого зависит моя жизнь (как оно, в сущности, и было). Другого такого раза уже не будет. Это предел моей выносливости. После этого я лягу, растекусь и умру.

И вот оно – огненное кольцо. По-другому не скажешь.

Десяток секунд адской, полыхающей боли. И голос Лютера:

– Прорезается! Лезет!

А затем… Избавление.

И звук детского плача.

Я подняла голову и вперилась в Лютера, который держал на руках извивающееся лиловатое тельце в белесой слизи.

Мелкое, уродливое – и сказочно красивое. Мой младенчик.

Мой.

– Дай его мне, – задергалась я.

Он послушно отвязал меня и сказал:

– Распахни ветровку.

Трясущимися пальцами я нашла молнию и вжикнула ее книзу. Села и выпростала из ветровки руки.

– Разрежь мне лифчик, – скомандовала я.

Он подошел сзади, и я почувствовала, как холодное лезвие вспарывает ткань. Лютер вытянул разрезанный надвое бюстгальтер и приложил дитя к моей груди.

Боль куда-то делась.