— Нет, не все, — сказал вставая сосед Хомутова, солдат-пулеметчик Василий Пастухов. — Все это
правильно. Молодец Хомутов. Да и все мы ребята хорошие. Но позвольте-ка мне слово. Я, как, значит, член
партии большевиков, заявляю вам: все, что вы делать хотите — это наша большевистская программа.
— Знаем.
— Еще в армии слыхали.
— Постой, постой, пускай скажет.
— Говори, Пастухов!
— Вот что я сказать хочу… Нам, братцы, надо всем в партию записаться.
— А зачем?
— Чтобы сообща действовать. Эсеров на деревне табун. Гарнизованы, черти. А мы, как овцы без пастуха.
Партия наша большая, и войско за ней идет. Поддержка, значит, будет. Керенский все войну до победы, а там
министры-капиталисты и скажут — Кишкины да Бурышкины: всыпать им, скажут, чтобы не бунтовали. А если
вы, большевики, значит, так у нас комитет в городе. И скажет комитет керенщикам — стойте, гадины капитала,
да по рукам. И не выйдет у них. Вот, товарищи.
— Правильно, правильно, — горячо поддержал оратора Хомутов. — То есть золотые слова говорит.
— А как же это сделать? — спросил кавалерист.
— А давайте заявление, — предложил Пастухов. — Как бы рапорт напишем. Так, мол, и так. Желаем,
чтобы пролетарская и крестьянская власть была… как сбросившие повязки с глаз — и подпишем. Это я
составлю.
— А что будет потом?
— Да из города нам членские карточки большевиков дадут, и навещать нас будут и помогать.
— Слышь, буржуи гарнизованы, и мы давайте.
— Ну, что ж. Вреда не будет.
— Верно.
— Правильно, Васька. А у тебя карточка есть? — Покажь.
— Вот на, смотри.
“Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” — прочел одноглазый солдат. — Это что же значит: “Всех
стран?”
— А это, кто работает, значит, и имеет мускулистые мозолистые руки и против капитала и помещиков. И
за мир и за землю крестьянам.
— Важно сказано: “Про-ле-та-рия!”
— Пока солдаты разглядывали партийный билет, сам Пастухов набрасывал на клочке бумаги огрызком
карандаша заявление.
— Вот и готово. Слушайте, товарищи, — крикнул он, и, когда шум стих, начал читать:
ЗАЯВЛЕНИЕ
В партийный комитет
Мы, как осознавшие коммунизм, то есть против буржуев и помещиков и прочих приспешников меньшевиков и
эсеров. Как мы желаем, чтобы земля принадлежала народу, и постоку поскоку, можно сказать, готовы грудью, как солдаты
емпиралисткого строю, поплатиться кровью и жизнями вдов и сирот. И как хотим мы слободной советской власти и против
войны, за диктатуру новой жизни рабочих и крестьян, просим принять нас в партию и просим помоги, поскоку землю
отбираем у помещиков, что подписью и приложением печати удостоверяется.
— А печати-то и нет, — сокрушенно сказал одноглазый солдат.
— В волости поставят. Подписывайся ребята, и пошли.
Все присутствующие расписались на листке. Набралось десять подписей и один крестик за
неграмотного.
— Может, еще кто подпишет?
— Очень слободно. Это я обделаю, — сказал Пастухов. — Завтра буду в городе, может, с собой кого
привезу из главных.
— Так, значит, дорогие товарищи, расскажите крестьянам о нашем постановлении, — уже тоном приказа
заявил Хомутов. — А как стада придут с поля, так и в набат.
*
Когда солдаты начали расходиться, Хомутов поймал за рукав Пастухова, отвел его в сторону и сказал:
— Слушай, друг. Просьбу к тебе имею.
— Говори, все для тебя.
— Будешь в городе, зайди в больницу… Там жена. Без меня заболела.
— Чем больна-то?
— Дурной болестью.
— Тоже жертва, друг, — сочувствую.
— Вот и скажи ей, — прошептал Хомутов, — скажи, мол, Тимоха приехал. Скажи, знает все и прощает,
мол. Поправляется пусть.
— Не беспокойся. Лучшим манером обделаю. Давай пять.
Пастухов крепко пожал ему руку.
Когда все солдаты ушли и в комнате остались лишь одни Хомутовы, Павел подошел к брату и сказал ему,
весело потирая свои здоровенные ладони:
— Не печалься, братан. Дела поправятся. А и кашу ж мы заварили! Любо-дорого. Наконец, настало
времячко. Да-а-а. Отольются волкам овечьи слезки. А с помещиком Панским посчитаюсь я. Своими руками три
шкуры сдеру.
Еще не померк в сиреневых тучах закат, еще не зажглись огни в избах, как над селом уныло и протяжно
загудел звоном набат.
У церковной площади, где помещались волостное правление и сельская церковь, сразу же загустело
крестьянским людом.
У наскоро сколоченной из нетесаных досок шаткой трибуны, похожей на маленькую каланчу, сбившись в
кучу, стояла вся солдатская часть населения. Лица солдат выражали напряжение, точно они готовились к бою.
За полчаса до того как ударить в набат Хомутов вместе с Пастуховым наведались к председателю
волостного комитета, старику Шибанову. Предложили ему встать на сторону солдат. Шибанов принялся
отговаривать их.
— Голубчики, что же это? Что вы делать думаете? Кому на пользу? Мы, как социалисты-революционеры,
не могим, потому, не на пользу. Бросьте. Пустая затея.
Но когда Пастухов вдруг резко заявил, что если Шибанов не хочет итти с ними, так, они и без него дело
сделают, то старик раскричался, засыпал матершинными словами.