— Вот она правда-то где!
— Идем бить помещика!
— Пошли.
— Довольно, попили нашего поту и крови.
— Землю разделим.
— Вот это для нас слабода будет. А то слабода, а пользы, как от козла молока.
— Эта слабода для помещиков была дадена.
— Свою возьмем.
— Тише!
— Слушайте. Солдат еще говорить хочет.
— Ну-ка, валяй, завертывай.
— И еще, товарищи, — продолжал Хомутов, когда шум смолк. — Велели солдаты передать вам, чтобы не
только землю, а и все у помещика отобрать: и конский завод, и сотни коров да быков, и домашнее имущество —
и все поделить поровну промежду себя. Так ли я говорю вам, товарищи?
— Так. Вер-рно.
— Вот это защитнички за нашего брата.
— И думка-то у нас про это ж.
— Ну, в самый раз. За живое задел.
… И еще велели передать солдаты, чтобы вы за большевиками шли. Только большевики стоят горой за
землю крестьянам и за настоящую свободу.
— Это мы знаем.
— Да довольно слов. Пошли на помещика.
— Стойте, черти. Куда пошли?
— Дайте человеку-то слово сказать.
— А для того, чтобы все это было, нужно, товарищи крестьяне, свою власть выбрать. Чтобы защита своя
была. А кулацкую да помещичью с их волостным комитетом по шапке.
— Какую власть?
— Ну-ка, скажи.
— Совет изберем. Будем в совете сами собой править. Это раз, а потом земельную комиссию свою
выберем, чтобы землю делили по совести, а то драка будет. Согласны?
— Согласны.
— Давай, говори… Ну-ка, Тимоха, кого там.
— Мы, солдаты, которые с фронту, а не дезертиры, собрались промеж себя да и надумали: кому в совет, а
кому в земельную комиссию.
— Говори, не мучь. Ну-ка.
— Вот от большевиков товарищ Пастухов, Василий, знаете парня, — список зачитает. Ходь сюда,
Пастухов!
Пастухов не замедлил появиться на трибуне. Жидкое сооружение зашаталось под тяжестью двух солдат и
рухнуло бы если бы его не поддержали снизу крестьяне.
— Товарищи, мы, как большевики пролетарского духа, за крестьянство, стало быть, горой.
— Читай, чего там.
— Знаем и так.
— Темно читать-то, братцы. Да я на намять знаю.
— Ну, давай, говори.
— Тише ж, черти. Ишь загорланили!
В наступившем полном молчании Пастухов на память перечислил кандидатуры членов в совет,
земельную комиссию и на пост военного комиссара. Каждую произнесенную им фамилию толпа
приветствовала одобрительным шумом. Наконец Пастухов кончил.
— Ну как, товарищи? — громко спросил Хомутов, — согласны?
— Сог-ла-сны!
— Все ли согласны? Ну-ка дозвольте. Мы по правилам. Будем голосовать. Кто за согласие, подымайте
руки. Кто супротив? — Э-э-э, и десятка не набралось. Все кулачье да Шибанов.
— А когда ж землю делить? Хлеб-то весь убрали.
— И помещик убрал.
— Еще увезет. А хлеб-то наш.
— Это мы быстро. Завтра и решим.
— Чего завтра? Давайте нынча.
— Теперь нужно.
— Убежит еще… Пошли, православные.
— На усадьбу! На уса-адь-бу!
— И солдаты пусть с нами!
— Эй, Хомутов, пошли вместе.
— Хомутов, Пастухов, слезайте!
— Братцы, пошли… Чего там. О-го-го! Вот она, слабода!
Толпа быстро схлынула. У трибуны на темной площади осталось только с десяток солдат.
— Что ж, товарищи, — спросил Хомутов, — и нам, что ли?
— Да, нужно пойти. И винтовки взять бы. А то еще передерутся крестьяне.
— Или сопротивление будет, — добавил Пастухов.
*
Помещичья усадьба “Панская” находилась в пяти верстах от волостного села и, точно хищник, прятался
в чаще векового парка. Белый, в колоннаде, помещичий дом стоял в центре большого замощенного двора и был
опоясан ожерельем амбаров и кирпичных сараев. За домом приютились небольшие хатки, в которых проживали
служащие и рабочие при конском заводе и молочной ферме.
В доме помещика стояла глухая тишина. Панский с женой и тремя гостями, только что отужинав,
устроились в гостиной и за ломберным столом играли в карты.
Помещик Панский, высокий упитанный человек лет около пятидесяти, был одет в черный сюртучный
костюм. Стриженая голова его и гладко выбритое лицо, украшенное орлиным носом, было выразительно, как у
артиста. Под глазами у него шли двойные мешки. Лоб и щеки бороздили глубокие морщины, а на правой щеке
темнел красный рубец.
Играли вяло, точно по обязанности.
— Банк пятьдесят. — Кто? — тянул каким-то вымученным бледным голосом Панский. — Вам, Андрей
Алексеевич, на двадцать пять? Получите карту. Бито. С вас двадцать пять. У нас, господа, крестьяне волнуются.
Правда, волостной комитет благоразумен и надежен. Но нужно быть… На сколько? На десять? Григорий
Петрович, вот ваша карта.
… Нам, говорю, нужно быть настороже.
— Беру десять… Настороже, это верно, Глеб Евсеевич. Конечно, нужно быть готовыми ко всему.
— А что?
— В двух волостях нашей губернии крестьянский сброд, подогретый большевиками, разграбил шесть
имений, а усадьбы сжег. Да, это ваша карта, Капитан Федулович. На тридцать?.. бито, с вас тридцать.
— Ну и что же крестьянам, Григорий Петрович?
— Ничего. Выслали карательный отряд, ну, сорок человек арестовали. Но разве ж это меры? То ли дело
раньше. Тут, на месте, порка — кое-кого повесят — и острастка другим.
— Да, это безобразие… Власть совершенно неустойчива.