Читаем Девятьсот семнадцатый полностью

разделаться. Особенно с вами, с маузеристами. Вы не революционеры, а бандиты. Способны вы на убийство из-

за угла, да еще на вымогательство денег у своих капиталистов, да еще на сеяние национальной розни.

— Да, — прошипел Арутюнов. — Да, мы ведем террор против угнетателей — русских и турок. Потому

что мы защитники народа. И плохо будет вам, если… если…

— Вы не защитники армянского народа, а его злейшие враги. Из-за вас сотни тысяч армян были

уничтожены. А такие, как ты, бандиты, вроде Андронника, получали генеральские почести от царя. Нет, вас

надо уничтожать.

— Хорошо же, — прохрипел Арутюнов. — Мы посчитаемся… Месть моя будет ужасна.

*

Дело с убитым и задержанным маузеристом было скоро улажено. Арутюнова тут же посадили за

решотку, а труп его сподвижника, оказавшегося мясоторговцем, отправили в семью.

Тегран и Гончаренко уже без всяких помех дошли к себе домой.

На улице они немного задержались.

— Тегран, а может быть, они… дашнаки, на самом деле будут мстить тебе?

— Нет, мне плохого они ничего не сделают. А вот за тобой, Вася, охотиться будут.

— Ну, за себя я не беспокоюсь. Но тебя-то одну я никуда не пущу.

Тегран весело рассмеялась.

— Вася, во-первых, неприятно, что ты считаешь меня беззащитной девочкой. Ты мог бы сегодня

убедиться в том, что у меня есть и мужество и крепкая воля. Зачем же ты хочешь корчить из себя моего

защитника? Не выйдет у тебя это, роль не подходящая. Иди-ка лучше спать. Завтра дашнаки непременно

протестовать будут и, может быть, попробуют выступить. Завтра их день. Нам нужно отдохнуть.

— Тегран, милая…

— Ну, ну, спрячь свои руки.

— Домой не хочется. Такая ночь!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Делегаты продвигались в глубь России с большими трудностями.

На пересадках приходилось занимать места с боем, а иногда и вовсе не удавалось пристать к составу.

Тогда Щеткин и Хомутов искренно ругали всех и вся и шли к коменданту просить его о содействии. У

коменданта они показывали свои мандаты и говорили:

— Как делегаты с фронту — по военным делам. А тут даже на крыше места позаняты. Разве ж это

порядок? Посодействуйте.

В ответ на просьбы и жалобы они получали неизменный ответ:

— Товарищи, понимаю я. Ну, что я поделаю, когда тысяча народу. Подождите, ну, денек-другой, может,

что и сделаю.

Все станции, на которых им приходилось задерживаться, были запружены воинскими эшелонами,

солдатами, отпускниками, дезертирами, беженцами, мешочниками, составами с военным снаряжением,

фуражом, продовольствием, снарядами.

И везде шли митинги. Орали оркестры музыки. Горели кроваво-красные флаги, плакаты.

— Вся Россия едет! Тоже поняли свободу. Не сидится, чертям, дома, — раздраженно ворчал Щеткин. А

Хомутов только покачивал головой и сокрушенно вздыхал.

Иногда по трое суток отсиживали они на какой-нибудь захудалой пересадочной станции. И они, отвоевав

себе место на перроне, основательно устраивались, разделяли между собою труд. Щеткин тогда шел закупать

съестное, доставал и читал вслух свежие газеты, ходил, ругаться с комендантом станции, а Хомутов дежурил у

вещей, варил в котелках щи и картошку. Ночью, если не было дождя, они тут же на перроне укладывались

спать. Одна шинель служила им матрацем, другая одеялом, между ними покоились винтовки, и делегаты,

обнявшись, как братья, крепко спали, покрывая своим телом оружие.

Чем ближе к центру России подъезжали они, тем становилось свежее. Стоял сырой, холодный, туманный

сентябрь месяц, предвещавший лютую зиму. Часто, лежа на крышах теплушек, прижимаясь и грея друг друга

телами, друзья вспоминали свой полк, знойное южное солнце и давали друг другу торжественные обещания не

задерживаться долго — Щеткину в Москве, а Хомутову у себя, в Дарьевском.

— Посмотрим, как люди живут, да и назад. Чего тут околачиваться. Поедем в полк — все с ребятами

веселее, — много раз говорили они друг другу.

— Да и вестей, чай, ждут, товарищи. Выбранные мы ведь. Надо рассказать, как и: что, — неизменно

добавлял Хомутов.

В трех часах езды от последней пересадки, где Щеткин должен был сесть на московский поезд, они

распрощались.

И еще до этой минуты Хомутов обязал друга словом приехать к нему в Дарьевское погостить.

— Так ты, Петра, — говорил Хомутов, пожимая другу руку, — как кончишь дела — катай ко мне. Адрес

не потерял. Поживешь у меня день-другой, да вместе повернем оглобли назад.

— Ладно, Тимоша, Не задержит что, так заеду. Жди, словом. Прощай, друг.

— Прощай, милый человек.

Поезд подкатил к станции, на которой им нужно было расстаться. Хомутов, с сумкой на плечах, с

винтовкой на ремне, стоял у вагона теплушки и долго и любовно смотрел на товарища.

Щеткину стало даже неловко.

— Иди, Тимоша… Видишь, дождь-то припускает. Чего мокнуть?

— Не беда. Не сахарный, не растаю. Жаль мне тебя, Петра. Так бы не расстался. Сроднились, право.

— Ну, во. Зареви еще. Свидимся, небось. Только ты в деревне смотри — линию веди. Помни слова

Перейти на страницу:

Похожие книги