Девятьсот семнадцатый

уродливое и грязное. Искала все. Вот нащла. Конечно, если бы не товарищ Драгин, то я бы так сразу не

выросла. Он много помог мне.

— А откуда товарищ Драгин? Я о нем ничего не знаю.

— Он замечательный революционер и человек. Твердый, и как умеет работать! Все горит у него. Товарищ

Драгин старый, подпольный большевик. Был много лет в ссылке и на каторге и сколько еще сил в нем! У нас тут

четыре человека всего было большевиков. Ну, что мы могли делать сами? А вот, когда приехал он, организовал

совет — это он организовал его — все сразу изменилось. Сейчас у нас больше ста человек, в организации.

Связаны с армией. Работа, как видишь, кипит.

— Он семейный?

— Представь, да. Но редко-редко с семьей видится.

— А где же его семья?

— Да здесь же, в городе. Но он так зарабатывается, что по целым неделям не бывает дома. А семью

любит. У него такая славная жена.

— Партийная?

— Нет. У нее туберкулез острый. Постоянно лежит в постели. Все из-за него. Ведь помногу лет не

виделись. Страхи. Боится она за него. И дочурка много сил отнимает. Такой славный ребенок.

— Да, тяжело живет.

— Иногда посмотрю на него, — говорила Тегран, — на его семейную жизнь и думаю: лучше было бы,

если бы один он был. Ведь болеет он за семью.

— Разве?

— Думаю я так. Хотя виду не показывает. Революционер, будь он мужчина или женщина, мне кажется,

должен быть один, и еще…

В дверь постучали, и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел невысокий, полный человек, с

круглым лицом, низким, узким лбом, маленьким черепом и синими, гладко выбритыми щеками.

— Здравствуй, — бросил он отрывисто, не обращаясь ни к кому.

— Здравствуй, Арутюнов. Садись!

— Как дела, Тегран? Все пишешь — тем же отрывистым голосом, с сильным армянским выговором

бросал слова Арутюнов.

— Ну, я пойду, — поднялся Гончаренко.

— Нет, посиди. Вместе пойдем, — задержала его Тегран и, повернувшись к нему, показала глазами, что

будет интересно.

— Кто он, большевик? — бесцеремонно спросил гость.

— Нет, беспартийный, один мой знакомый.

— Ага. Ну, а ты все, по-старому, большевичка?

— Все по-старому.

— Позор, позор, для армянки. Наша женщина, а большевичка. Позор, к русским пошла. Ну, скажите, —

повернулся он к Гончаренко, — вы вот русский. Если вашу родину терзают двести лет враги, как нашу

многострадальную Армению, вы бы продались угнетателям, вы бы стали помогать им?

Гончаренко молчал.

— Нет, вы стали бы ждать часа для святой мести. О, для святой мести. Вот час пришел. Сыновья

Гайястана собирают свои силы, чтобы прогнать русских, чтобы прогнать турок, чтобы создать великую

Армению от моря и до моря. Чтобы сам народ по старым обычаям управлял собой. Час пришел. И вдруг, о

ужас! — Голос Арутюнова вдруг завизжал. — О ужас, армянская женщина дружит с врагами. Что делать нам с

тобой?

— Убить из-за угла, — ответила Тегран. — Ведь вы, дашнаки-маузеристы, только на это способны.

— Несчастная. Ведь подумай только, твой отец — дашнак.

— Отца не путай. Отец — старик и много пострадал. К тому же он безграмотный.

— Нет, нет, — громким голосом прервал ее гость. — Настанет день, когда и я и он сотнями будем

истреблять врагов, всех зарежем. Всех. И за тебя отомстим.

— За меня можешь не мстить. Ведь я же продалась большевикам. Это вы мне твердите уже не один

месяц. Так мстите мне, а не кому-нибудь другому.

— Нет, мы тебя отправим в монастырь, если не образумишься, — мрачно заявил Арутюнов.

— Вот как. Ха-ха-ха! В монастырь, — разразились громким хохотом Тегран и Гончаренко. — Вот чудак.

— Долго же ждать придется, — успокоившись, произнесла Тегран. — А теперь вот что, Арутюнов.

Надоел ты мне… Ничего у тебя не выйдет, уходи, пожалуйста, и не мешай нам работать.

— А, гонишь, гонишь! — заревел вдруг Арутюнов. — Бесчестная… Своего старого друга гонишь. Я тебе

добра желаю. — Лицо Арутюнова налилось кровью. — Нет, пусть уйдет он, русский. Я с тобой говорить хочу.

Гончаренко вспыхнул и вновь поднялся с кресла.

— Нет, сиди, — укоризненно сказала Тегран. Повернув голову к гостю, она резко чеканя слова,

произнесла: — Уходи, Арутюнов, и никогда больше не являйся ко мне, слышишь? Понял? Ты жалкий и

смешной болтун, хвастунишка и трус. О чем ты со мной хочешь говорить? О родине, о партии или о своей

грязной любви ко мне? Снова хочешь предлагать себя в мужья? Ты недостоин дружбы. Уходи и не являйся

больше.

— Хорошо… я уйду… — прошипел Арутюнов. — Хорошо я уйду, но запомни. Я буду действовать.

Первым падет твой любовник. Он умрет от кинжала.

Гончаренко поднял голову и напружинил мышцы тела.

— Он падет от моей руки. Потом все русские падут. А тогда я с тобой поговорю по-другому. — Голос

Арутюнова возвысился до крика. — По-другому буду говорить с тобой. Ты будешь ползать у моих ног, в грязи.

А я буду плевать на тебя. Я…

Дальше Арутюнову говорить не дали. К нему подскочил Гончаренко, схватил его, поднял и бросил с

силой к стене. Арутюнов охнул от удара. Гончаренко, не помня себя, снова подскочил к нему.