Девятьсот семнадцатый

шлет вам свое святое благословение и заверяет вас именем господа бога нашего, что окажет всемерную помощь

вам в борьбе с нехристями, слугами дьявола — большевиками. Полмиллиона пастырей, все белое и черное

духовенство делом и помышлением на вашей стороне. Все средства церковные и монастырские будут

предоставлены вам на дело спасения православной отчизны. Все силы наши, весь авторитет церкви в народе мы

кладем на вашу чашку весов. Большевикам не сдобровать. Во имя отца и сына и святого духа благословляю вас,

чада церкви христовой, на трудный подвиг, на кровавую жатву. С именем божьим на устах вы победите.

Святейший синод равноапостольской церкви отпускает из своих средств вашему центру три миллиона

рублей на организацию христианских сил. Святой собор церкви православной берет под свою защиту всех вас и

тех, кто с вами. Мы сегодня шлем в сатанинский ревком не только нашу просьбу, но и грозное предостережение.

Мир вам, братия мои во Христе.

— Аминь, — в тон ему промолвил полный человек во фраке, в высоком стоячем воротничке, на который

нависал жирный, тронной подбородок. — Аминь. Господа офицеры, — мужайтесь. От имени биржевого

комитета я в свою очередь заверяю вас, что все силы истиннорусских промышленников и финансистов перешли

давно уже на вашу сторону. Меньше слов — больше дела. Задача — как можно скорее раздавить революцию. Не

стесняйтесь в средствах. Для достижения цели все средства хороши. Цель оправдывает их. Мы, биржевой

комитет, со своей стороны, следуя по стопам наших пастырей, вносим в фонд спасения родины пять миллионов

рублей плюс миллион рублей, который мы отпустила вам в прошлый раз, как первый взнос.

— Браво, браво, господин Бахрушин, — сказал полковник. — При такой поддержке всей нации мы,

безусловно, победим.

— Благословляю тебя, сын мой, и от всего сердца целую тебя.

Священник и финансист звонко расцеловались.

— Видите, господа офицеры, — сказал полковник. — Все живые силы русского народа на нашей

стороне. Победа обеспечена в недалеком будущем. Не будем же терять драгоценного времени. На улицах еще

льется кровь, в данном случае бесполезно…

— Ваш план, полковник?

— Заключить мир на бумаге. Едем на юг, на Дон, Кубань, Терек, Днепр. Здесь на месте оставим хорошо

сколоченный кулак. Будем готовить боевые силы и подготовлять народ к Учредительному собранию.

— А нельзя ля без учредилки?

— Зачем? Нужно испробовать все средства. Разумеется, готовясь к Учредительному собранию, мы вовсе

не должны оставлять вооруженной борьбы. Она идет и скоро развернется повсеместно. Но учредилку мы

используем. По имеющимся у нас сведениям, большинство депутатов выбрано от наших сторонников.

— Тогда дело другое.

— Конечно. Иначе, с какой бы стати мы ратовали за учредилку! Итак, решено: мы сдаемся. Так сказать,

уступаем в пространстве, чтобы выиграть во времена. Господа офицеры, через десять минут — по своим

местам. Кстати, в соседней комнате есть пища телесная. Желающих милости прошу наскоро выпить и закусить.

— Куда путь держите, полковник?

— Из Москвы?

— Да.

— На Дон, к Каледину.

— Отлично, и я с вами, — заявил Бахрушин.

*

В больнице, на скорую руку приспособленной под госпиталь, Щеткин быстро пришел в себя. Тут же он

хотел подняться с койки и отправиться в ревком, но санитарки не пустили:

— Нельзя. Отдыхай. Сил наберись.

Щеткин поспорил с ними, но подчинился. В первый раз за боевую неделю он сытно поел, его начало

клонить ко сну.

“Ладно уж”, — сказал он сам себе. — Пересплю часок, отдохну да снова за винтовку”.

Спал Щеткин долго и вряд ли проснулся бы сам, если б его не разбудили. Он открыл глаза. Над ним

склонилась санитарка.

— Проснись, товарищ, — говорила она.

— А что?

— Тебя спрашивают.

Щеткин вскочил на ноги, потрогал повязку на ране. Особенной боли не чувствовалось.

— То без памяти, а то… ишь, какой шустрый, — изумлялась сиделка.

— Это потому, тетка, что я без памяти… спать хотел. Без малого четыре ночи не спал, — вот и: свалился.

— А рана?

— Какая рана? Вот эта, что ли? — шлепнул Щеткин себя по лбу ладонью. — Это не рана, тетя, а

царапинка.

— Ишь ты, герой какой. Хоть бы побрился, а то в щетине весь.

— На то и Щеткин, чтобы в щетине быть. Ха-ха! А кто спрашивает?

— Приходили из ревкома, спрашивали. А нынче какая-то барышня ждет.

— Так зови.

— Сюда нельзя. Сам ступай, добро — ходишь.

— Ну, что ж! Давай разматывай мне это. Что я, турецкий паша? Ишь, накрутили на лоб. Да умыться бы.

— Ну и пострел! Как к барышне, так прихорашивается.

Щеткин покраснел.

— Ну, ну, давай тетка. Некогда мне с тобой лясы точить.

У входа в больницу, в небольшом коридорчике, Щеткин увидел Варю Кисленко. Девушка сидела на

скамье у стены и как будто дремала.

— Здравствуй, Варя. Чего ко мне? — спросил Щеткин, подсаживаясь к ней.

— Здравствуй, товарищ Щеткин. Пришла навестить.

— Вот и спасибо. А что, из отряда ушла, что ли?

— Почему думаешь?

— Да без оружия.

— Распустили отряд наш. Победили мы юнкеров.