Девятнадцать минут

— Ничего. Обычно говорит-адвокат.

— Как он выглядел?

Алекс на мгновение задумалась. Сначала, увидев Питера в тюремной одежде, она удивилась, насколько он повзрослел. Несмотря на то что она его встречала время от времени — в классе во время школьных мероприятий, в копировальном центре, где они с Джози недолго работали вместе, и даже за рулем машины в центре города, — она все равно почему-то ожидала увидеть того самого маленького мальчика, который играл с Джози в детском саду. Алекс вспомнила его оранжевую одежду, резиновые шлепанцы, наручники.

— Он выглядел как подсудимый, — сказала она.

— Если его признают виновным, — спросила Джози, — он уже никогда не выйдет из тюрьмы, да?

У Алекс сжалось сердце. Джози старалась этого не показывать, но разве она могла не бояться, что что-то подобное не повторится опять? С другой стороны, разве могла Алекс — как судья — пообещать признать Питера виновным, когда суда еще не было? Алекс почувствовала, что как канатоходец балансирует между личной ответственностью и профессиональной этикой, изо всех сил стараясь удержать равновесие.

— Об этом можешь не беспокоиться…

— Это не ответ, — сказала Джози.

— Скорее всего он проведет там всю оставшуюся жизнь, да.

— Если его посадят, с ним можно будет поговорить?

Алекс вдруг показалось, что она не понимает логики Джози.

— А что? Ты хочешь с ним поговорить?

— Не знаю.

— Не понимаю, как ты можешь этого хотеть, после того…

— Я была его другом, — сказала Джози.

— Ты уже много лет не была его другом, — ответила Алекс, и тут что-то щелкнуло: она поняла, почему ее дочь, которая, казалось, боялась возможного освобождения Питера, хочет поговорить с ним после признания его вины — из-за угрызений совести. Возможно, Джози считает, что сделала — или не сделала — что-то, что могло привести Питера к тому состоянию, когда он пошел и перестрелял людей в Стерлинг Хай.

Кому, как не Алекс, понимать, что такое чувство вины?

— Солнышко, за Питером есть кому присмотреть, это их работа. Тебе необязательно о нем беспокоиться. — Алекс слегка улыбнулась. — Ты должна позаботиться о себе, понимаешь?

Джози отвела глаза.

— У меня на следующем уроке контрольная, — сказала она. — Давай вернемся в школу.

Алекс молча вела машину, потому что уже поздно было поправляться и говорить своей дочери, что и о ней есть кому позаботиться, что Джози не одна.

В два часа ночи, качая на руках орущего, уставшего ребенка уже пятый час подряд, Джордан повернулся к Селене:

— Напомни, зачем мы завели ребенка?

Селена сидела за кухонным столом, вернее, лежала на нем, уронив голову на руки.

— Потому что ты хотел, чтобы мои прекрасные гены не пропали зря.

— Честно говоря, мне кажется, мы где-то ошиблись.

Вдруг Селена встала.

— Эй, — прошептала она. — Он уснул.

— Слава Богу. Сними его с меня.

— Разбежалась. Это самое удобное местечко из всех, где он сегодня побывал.

Джордан бросил на нее сердитый взгляд и опустился на стул напротив, все еще держа на руках спящего сына.

— Он не единственный.

— Мы снова говорим о твоем клиенте? Потому что, если откровенно, Джордан, я так устала, что нуждаюсь в предупреждении, если тема разговора меняется…

— Я просто не могу понять, почему она не отзовет свою кандидатуру. Когда прокурор заговорила о показаниях ее дочери, Корниер сказала, что они не представляют интереса… и, что важнее, то же сказала и Левен.

Селена зевнула и встала.

— Ты смотришь дареному коню в зубы, дорогой. Корниер — лучший вариант для тебя, по сравнениям: Вагнером.

— Но что-то не дает мне покоя.

Селена снисходительно улыбнулась.

— Небольшой пеленочный дерматит?

— Даже если ее дочь сейчас ничего не помнит, это не значит, что она ничего не вспомнит. Как Корниер сможет сохранять объективность, зная, что мой клиент застрелил парня ее дочери у той на глазах?

— Ну, ты сам можешь подать прошение, чтобы ее отстранили от этого процесса, — сказала Селена. — Или можешь подождать, пока это сделает Диана.

Джордан поднял на жену глаза.

— На твоем месте я бы помалкивал.

Он наклонился, схватил пояс ее халата, и тот развязался.

— Когда это я помалкивал?

Селена рассмеялась.

— Все когда-нибудь случается в. первый раз, — сказала она.

В каждой секции с повышенной охраной было по четыре камеры, два на два с половиной метра. В камере была только койка и унитаз. Только на третий день Питер смог сходить в туалет по большой нужде. Теперь его кишки не сжимались при виде проходившего мимо охранника, и — это стало первым признаком того, что он начал привыкать к новой жизни, — он наверняка смог бы испражняться по команде.