Девятнадцать минут

Орест повернул монитор к Патрику, и тот увидел, как на фиолетовом фоне загорелись огненно-красные буквы: «РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ – Я ИДУ ИСКАТЬ!»

Джордан уже сидел за столом в комнате свиданий, когда охранник привел Питера Хоутона.

– Спасибо, – сказал Джордан охраннику, глядя на своего подзащитного.

Питер быстро изучил комнату, и его глаза сверкнули при виде единственного окна.

Джордан много раз наблюдал у своих клиентов такую реакцию. Оказавшись в камере, человек очень быстро превращается в зверя. Хотя тут, конечно, возникал вечный вопрос о курице и яйце: такие люди потому становятся животными, что попадают в неволю, или они попадают в неволю, потому что вели себя как звери?

– Садитесь, – сказал Джордан и, хотя подзащитный остался стоять, невозмутимо продолжил: – Питер, я хочу объяснить вам основные правила. Все, что я говорю вам, конфиденциально. Все, что вы говорите мне, конфиденциально. Я не имею права рассказывать всем то, что узнаю от вас. Но я могу посоветовать, чтобы без меня вы не отвечали ни на вопросы полиции, ни на вопросы прессы. Если кто-нибудь попытается вступить с вами в контакт, сразу же вызывайте меня. Как ваш защитник, я буду говорить от вашего имени. С нынешнего момента я и лучший друг, и мать, и отец, и священник. Это понятно?

Питер злобно посмотрел адвокату в лицо:

– Более чем.

– Хорошо. Итак, – Джордан достал из портфеля блокнот и карандаш, – у вас, наверное, накопились вопросы. Я готов ответить на них.

– Здесь невозможно находиться! – неожиданно взорвался Питер. – Почему вообще я должен здесь торчать?!

Многие клиенты Джордана, оказавшись в тюрьме, сначала вели себя тихо, а потом ужас и подавленность сменялись злобой и негодованием. Но в словах Питера сейчас прозвучало нечто другое. Подобные ноты Джордан слышал в голосе Томаса, когда ему было столько же лет, сколько Питеру, и он, считавший себя центром вселенной, вдруг начинал сердиться на весь мир, включая отца, который тоже в этом мире жил. Заставив себя мыслить как юрист, а не как родитель, Джордан задумался о том, может ли Питер Хоутон в самом деле не понимать, почему он в тюрьме. Адвокат Макафи не хуже кого бы то ни было знал, что строить защиту на том, чтобы подсудимого признали невменяемым, – путь, как правило, малоперспективный. Но возможно, Питеру он давал реальный шанс получить оправдательный приговор?

– Что вы имеете в виду? – спросил Джордан с нажимом.

– Они сами сделали меня таким, а теперь меня же и обвиняют!

Джордан откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. О содеянном Питер, очевидно, не сожалел. Наоборот, он считал себя жертвой. Но вот в чем заключалась удивительная особенность работы адвоката: ему, Джордану, было все равно. Со своими человеческими чувствами он привык не считаться. Ему много раз приходилось иметь дело с отбросами общества: с убийцами и насильниками, которые мнили себя мучениками. Он не должен был ни верить им, ни судить их. Он должен был только говорить и делать все, что могло помочь этим людям выйти на свободу. Минуту назад Джордан сказал Питеру неправду: он был для своих клиентов не другом, не священником и не психиатром, а всего лишь специалистом по связям с общественностью.

– Послушайте, – произнес Джордан ровным голосом, – вы должны понять позицию правоохранительных органов. Для них вы просто убийца.

– Значит, все, кто меня здесь держит, лицемеры. Можно подумать, они сами не наступили бы на таракана, если бы его увидели!

– Ты так описываешь произошедшее в школе?

Питер быстро отвел глаза:

– Вы знаете, что мне даже журналов читать не дают? Даже во двор всех выпускают, а меня нет?

– Я здесь не для того, чтобы регистрировать ваши жалобы на условия содержания.

– А для чего вы здесь?

– Я пытаюсь помочь вам отсюда выбраться. Если вы этого хотите, то должны со мной поговорить.

Питер, скрестив руки, быстро смерил своего адвоката взглядом от галстука до начищенных черных туфель:

– Вам же на меня насрать!

Джордан встал и засунул блокнот обратно в портфель:

– А знаешь что? Ты прав. Мне действительно на тебя насрать, но я делаю свою работу, потому что это ты всю оставшуюся жизнь будешь питаться за государственный счет, а мне нужно оплачивать счета и кормить семью.

Он зашагал было к двери, но голос Питера его остановил:

– Почему все так переживают из-за этих подонков?

Джордан медленно обернулся, отметив про себя, что в случае с Питером не работает ни доброе отношение, ни авторитет. Только простая чистая злоба может заставить его заговорить.

– В смысле… Все оплакивают их смерть, а ведь они были сволочи. Все говорят, я сломал их жизни, а когда они ломали мою жизнь, всем было наплевать.

Джордан присел на край стола:

– Как это происходило?

– Мне откуда начать? – спросил Питер с горечью. – С подготовительного класса, когда во время ланча из-под меня выдергивали стул и все ржали? Или со второго класса, когда эти уроды сунули мою голову в унитаз и без конца нажимали на смыв, радуясь, что наконец-то могут это сделать? А может быть, с того, как меня по дороге из школы избили так, что пришлось накладывать швы?