Девять рассказов

– Еще бы не нашли! – сказала Сандра пренебрежительно. – Сама как думаешь?

– Его нашли в четверть двенадцатого ночи, в середине… боже мой, февраля, что ли. Ни единого ребенка в парке. Одни жулики, небось, и бездомные дегенераты всех мастей. Он сидел на полу эстрады и катал взад-вперед мраморный шарик по трещине. Чуть не до смерти замерз и выглядел, как…

– Вот те на! – сказала миссис Снелл. – Как ему на ум пришло такое? В смысле, от чего он только убегал? (святые щи?:D)

Бука выпустила рваное колечко дыма в оконное стекло.

– Какой-то ребенок в парке в тот день обратился к нему с мутной дезинформацией: «От тебя воняет, мелкий». Во всяком случае, мы думаем, что дело в этом. Я не знаю, миссис Снелл. Это все как-то не укладывается у меня в голове.

– И давно он этим занимается? – спросила миссис Снелл. – В смысле, как давно он этим занимается?

– Ну, с двух с половиной лет, – сказала Бука с биографической точностью. – Скрывался под раковиной в подвале нашего многоквартирного дома. В прачечной. Наоми как-то там – его близкая подружка – сказала, у нее червяк в термосе. Во всяком случае, это все, что мы вытянули из него, – Бука вздохнула и отошла от окна со столбиком пепла на сигарете. Она направилась к сетчатой двери. – Попробую еще раз, – сказала она вместо прощания обеим женщинам.

Они рассмеялись.

– Милдред, – обратилась Сандра, все еще смеясь, к миссис Снелл, – ты пропустишь свой автобус, если не поторопишься.

Бука закрыла за собой сетчатую дверь.

Она стояла на лужайке перед домом, шедшей чуть под уклон, а в спину ей светило низкое, злое, предвечернее солнце. Ярдах в двухстах впереди сидел на кормовой банке отцовской шлюпки ее сын, Лайонел. Пришвартованная и без грот- и кливер-парусов, шлюпка покачивалась на воде под идеальным прямым углом от дальнего конца пирса. Примерно в пятидесяти футах за ней плавали днищем вверх потерянные или брошенные водные лыжи, но прогулочных лодок на озере было не видно; только за кормой виднелся окружной катер, шедший к пиявочной пристани. Бука обнаружила, что удерживать Лайонела в фокусе до жути трудно. Солнце, хоть и не слишком жаркое, так сверкало, что любой отдаленный объект – будь то мальчик или лодка – казался почти таким же расплывчатым и преломляющимся, как и палка в воде. Через пару минут Бука перестала вглядываться. Забычковав по-армейски сигарету, она направилась к пирсу.

Был октябрь, и доски пирса уже не шибали ее по лицу отраженным жаром. Она шла, насвистывая сквозь зубы «Детку из Кентукки». Дойдя до конца пирса, она уселась на корточки с правого края, хрустнув коленями, и посмотрела на Лайонела. Она могла бы достать его рукой. Он не поднял взгляда.

– Эй, на шлюпке, – сказала Бука. – Друг. Пират. Грязный пес. Я вернулась.

Все еще не поднимая взгляда, Лайонел вдруг услышал призыв продемонстрировать свои мореходные способности. Он крутанул кормовой румпель вправо, затем тут же дернул его обратно к себе. При этом не сводил взгляда с палубы лодки.

– Это я, – сказала Бука. – Вице-адмирал Танненбаум. Урожденная Гласс. Пришла осмотреть стермафоры.

Последовал ответ.

– Ты не адмирал. Ты дама, – сказал Лайонел. Почти в каждом предложении у него прерывалось дыхание, так что часто его ударные слова не озвончались, а оглушались. Бука не только вслушивалась в его голос, она его словно наблюдала.

– Кто это тебе сказал? Кто тебе сказал, что я не адмирал?

Лайонел ответил, но неслышно.

– Кто? – сказала Бука.

– Папа.

По-прежнему сидя на корточках, Бука свесила левую руку между коленей, коснувшись досок пирса для равновесия.

– Твой папа славный малый, – сказала она, – но он наверно самая отъявленная сухопутная крыса, какую я только знаю. Это совершенно верно, что на суше я дама – это правда. Но мое подлинное призвание – первое, последнее и неизменное – это бороздить…

– Ты не адмирал, – сказал Лайонел.

– Прошу прощения?

– Ты не адмирал. Ты все время дама.

Ненадолго повисло молчание. Лайонел тем временем снова поменял курс своего судна, ухватившись за румпель двумя руками. Он был в шортах цвета хаки и чистой белой футболке с переводной картинкой Страуса Джерома на груди, играющего на скрипке. Лайонел прилично загорел, а его волосы, цветом и видом почти такие же, как у матери, выгорели на макушке от солнца.

– Много кто думает, что я не адмирал, – сказала Бука, глядя на него. – Просто потому, что я не треплюсь все время об этом, – удерживая равновесие, она достала сигарету и спички из переднего кармана джинсов. – Мне мало с кем охота обсуждать мое звание. Особенно с маленькими мальчиками, которые на меня даже не смотрят, когда я с ними разговариваю. Меня бы поперли с клятой службы.