Девять кругов мкАДА

Я дала отбой и швырнула смартфон в стену: все и всё в этом мире были прокляты, смартфон, принесший дурную весть, – в первую очередь. Продышавшись, подняла аппарат, по экрану которого от удара поползла трещина, и набрала хорошо знакомый номер.

– Привет, мам. Надо с Санечкой посидеть. Мне нужно убегать срочно. Ключи у тебя есть. Тёма… тоже не может.

Вопрос и ответов, звучащих в трубке, я почти не слышала. Услышала только «да», которое мне и требовалась. Попрощавшись, прошла в детскую, к кроватке сына.

Светлые кудряшки над недетски серьезным лицом. Копия отца – уже сейчас.

Поправив одеяло, я вышла из комнаты. Потом из квартиры, не переодеваясь, лишь вскинув на плечо черный тканевый чехол и всунув ноги в кроссовки. В другое время ни за что не оставила бы сына даже на полчаса, требовавшиеся маме, чтобы добраться до нашей квартиры. Сердце было бы не на месте.

Сейчас мне казалось, что у меня просто нет сердца.

Соратники у меня были пунктуальные. Пашка, растерянный не меньше меня, ждал у знакомого офисного здания, внешне ничем не примечательного. Леонид курил с перевязанным бинтами лицом: повязки скрывали один глаз, заставляя подозревать худшее.

– Вы точно в порядке? – глядя на кровь, кое-где проступающую сквозь белизну марлевой ткани, сказала я. Прозвучало глупо, но куратор понял, что я имею в виду.

– В данный момент нужен лучший, и этот лучший – я, – кратко ответил Леонид, прежде чем сложить вместе ладони и закрыть уцелевший глаз.

Проводник Проводника чует издалека. Поэтому Леонид всегда знал, кто перед ним: жулик с Рен-ТВ или кто-то иной.

– Есть, – коротко выдохнул мужчина. Сорвался с места – и мы побежали, почти лишенные возможности задавать вопросы, пустившись в погоню, которая привела меня сюда.

В этот гребаный дом. В этот гребаный момент. В ситуацию, где я направляю катану на своих соратников, а мой муж говорит, что его пытался убить собственный наставник.

– Я переворошил много архивных данных. Мне помог бедный пьянчуга Игорь. Я помнил о его самоубийстве, помнил, где потом мы убили Черного и потеряли Санька. Это и архивы… они многое прояснили, – Тёма продолжает говорить, а я ловлю себя на мысли: мне почти все равно, что он скажет, если он позволит нам всем остаться в живых. – Ни один из активных боевых Проводников не дожил до старости. Либо смерть при исполнении, либо несчастный случай, либо самоубийство. Третьего не дано. А стоит какому-нибудь Проводнику умереть, и вскоре вблизи от того места объявляется Черный. Как когда вскрылся Игорь. А ведь твари довольно редкие, правда? Странное совпадение… только вот это не совпадение.

– Ты к чему ведешь, я не понимаю, – бормочет Пашка, которому явно претит целиться мне в грудь.

– Ты вот не понимаешь, – Тёма невесело улыбается, – а Леонид все понимает. Поэтому и из активных Проводников в свое время ушел. Правда, Леонид Михалыч?

Я кошусь на старого Проводника. В единственном открытом глазу зеленеет обреченность, и я понимаю: Леонид даст соратнику договорить. Что бы тот ни хотел сказать.

– Мы, Проводники… мы особенные, – продолжает Тёма. – Мы видим то, чего не видят другие. Мы можем призывать духов с изнанки реальности, делать их уязвимыми. Но у всего есть обратная сторона, и наши способности сводят нас с ума. Отправляют в могилу прежде срока. Обычный человек обернулся бы белой или серой душой, но Проводники, на которых еще при жизни реагирует ваше оружие… Мы становимся Черными.

«Проводников часто заменять приходится», – звучит в ушах далеким эхом. Голос принадлежит Леониду, голова услужливо подсовывает слайд нужного воспоминания: маленькая кофейня, капучино, пух, летающий за окном.

Прежде чем я снова встречаюсь глазами с куратором, тот отводит взгляд – и это выдает его с головой.

– Это же бред, – произносит Пашка с такой надеждой, словно одна надежда может воплотить слова в жизнь.

– Это? – уточняет Тёма вежливо. – Или то, что твой соратник вдруг убил незнакомого безобидного уборщика, который зачем-то носил с собой нож и владел им дай боже каждому?

– Вы заставляете их работать, зная, что они закончат так?

Я едва узнаю собственный голос, наконец прорезавшийся сквозь немоту.

– Сотня погибших ради тысяч спасенных. Дорогая цена, но ее приходится платить.

Леонид даже не отрицает; наверное, я должна его за это уважать, но могу только ненавидеть. Голос сухой, как бумага, острой гранью режущая палец в кровь.

Пашка опускает руку с револьвером – лицо бледнее белых стен.