Девять кругов мкАДА

Квартира встречает приоткрытой дверью, безмолвием и ванильным запахом любимого диффузора. Леонид жестом отправляет меня к нему за спину: обычный строй, Боец спереди, Боец сзади, прикрывающий безоружного Проводника. Я подчиняюсь, позволив Пашке первым вступить в темный коридор. Сердце, чувства, мысли – все будто под анестезией, возможно, заранее готовится к тому, что предстоит пережить.

Он же не тронет маму с Санечкой? Но он тронул Леонида, своего наставника, и уборщика, которого он… Нет, кошмар, все это – просто кошмар…

Метры до двери спальни тянутся бесконечно.

Мы влетаем туда с оружием наготове – в полутьму, во все ужасное, что мы готовимся там найти.

– Убери это, – спокойно говорит сидящий в кресле Тёма, пока наш сын радостно лепечет и тянет ручки ко мне и лезвию, блестящему в свете торшера. Окна льют на пол медовый вечерний свет. – Ты же не хочешь напугать Санечку?

– Где мама? – рука с клинком не дрожит, удивляя в первую очередь меня саму.

– Людмила Сергеевна спит. Вколол ей немного своего снотворного. Свидетели никому из нас не нужны.

Узел напряжения в груди ослабевает, но лишь немного.

– Я надеялась, ты не будешь вмешивать в это нашего ребенка, – говорю я. Мой сын тянет пальцы к лезвию моего клинка, пока мой муж прикрывает его тельцем собственную грудь и голову. Абсурд.

– Прости. Это последнее, чего я хотел. Но выхода мне не оставили.

– Зачем? Почему ты убил этого несчастного уборщика?

Я почти молю – о том, чтобы он ответил «я никого не убивал». Но Тёма лишь смотрит на меня, и впервые за весь этот день мне хочется плакать.

Я не могу смотреть в его глаза, в которых – любовь, в которых – счастье, в которых – мое солнце, и оно ярче и теплее июньского за окном. Я опускаю глаза на иайто и вдруг понимаю: что-то не так.

Затем понимаю что.

Киссаки. Киссаки моего меча – острое, как всегда в присутствии врага.

* * *

– Тём, у тебя уже месяц «просто кошмары». Каждую ночь, – шептала я в этой самой спальне три дня назад, убирая мокрые светлые пряди с потного лба. – Что происходит?

Он сидел на кровати, сжав голову руками, стеклянными глазами уставившись в окно, за которым билось электрическое сердце ночной Москвы.

– Каждую ночь я убегаю во тьме от кого-то. Я не вижу его, но знаю: если он схватит меня – конец. А потом, когда он вот-вот должен догнать, я просыпаюсь, и просыпаться еще страшнее, чем засыпать. – Он говорит ровно, но я вижу мурашки, ползущие по его рукам гусиной кожей. – Знаешь, Василек… Кажется, что темнота живая. Что сейчас она протянет щупальца и схватит меня. Как во сне.

Я прижималась к мужу, гладя его по спине, чувствуя влажный холод, насквозь пропитавший его футболку. Весь последний месяц я просыпалась от его криков, и ощущение, что на этот раз я не могу ни помочь, ни защитить его, изводило меня едва ли не хуже, чем кошмары – его.

– И снотворное, которое тебе прописали, не помогает?

– Я перестал его колоть. Оно просто продлевает кошмар.

– Это все ненормально. Ты не думал сходить к… другому врачу?

– Я не псих, – плевком раздалось над моим плечом, – если ты об этом.

– Тём, я не говорила…

Но он уже выпутался из моих рук и лег, отвернувшись к стене. Я заискивающе коснулась его плеча; он перехватил мою кисть, поцеловал запястье и, не оборачиваясь, сбросил ее.

Уже молча проверив радионяню, не подающую признаков активности, я потянулась к ночнику.

– Не выключай свет, Василек.

Слова отозвались гусиной кожей уже на моих руках.

Естественно, я подчинилась.

Утром ничто не напоминало о том, как мы теперь проводим ночи. Я накормила завтраком мужа и сына. Оставила первого присматривать за вторым – у Тёмы сегодня не было ни заданий, ни тренировок. Поехала на тренировку, как всегда в последние годы.

А после первым делом заглянула в знакомый кабинет:

– Леонид Михалыч, можно вас на минутку?

Мой куратор и учитель моего мужа как всегда копался в каких-то бумагах на столе в своем скучном, самом обычном кабинете. Без удивления подняв взгляд, он кивнул и, жестом велев следовать за ним, повел меня на лестничную клетку.

– Как маленький Саня? – спросил он, когда мы спустились в зеленый дворик и присели на лавочку у курилки. – Выздоровел?

– Вроде, – кратко ответила я. На работе я предпочитала как можно меньше говорить что о сыне, что о его болячках, обычных для малыша. – Как дела в Управлении?

– Делаются, – так же кратко ответил Леонид с сигаретой во рту, щелкая своей «зиппо». Сделав первую затяжку, все же расщедрился: – Вчера упокоили домового с Патриарших.

– Это хорошо, – выдохнула я искренне. Первое убийство гражданского тот совершил еще в декабре, но о том, что смерть сверхъестественная, Управление догадалось лишь три месяца назад.

До начала работы здесь я тоже думала, что домовые, даже если они существуют, – милые существа. Оказалось, дома свои они защищают крайне агрессивно.

– Так что случилось, Василиса?

Я огляделась, убедившись, что кроме нас ни в курилке, ни во дворе никого нет. Но, заговорив, все равно понизила голос почти до шепота:

– Леонид Михалыч, я должна поговорить об Артемии.