Девять кругов любви

– У меня есть доля в одной небольшой фабричке, где делают пластмассовые мыльницы. Но как только я вошел в дело, она перестала давать прибыль. Что ни предпринимаю – деньги летят на ветер.

Сенькины толстые губы скривились:

– Сражаюсь с ветряными мЫльницами.

И не поддержал друга, который залился смехом…

Тут Андрей радостно вскрикнул, увидев – а больше услышав – профессора и своих коллег.

Георгий Аполлинарьевич, громко выражая свое удовольствие, облобызал жениха, а невесте преподнес изящную камею: одинокая пальма среди желтых песков – восемнадцатый век, благоговейно пояснил он.

– А что с вашим отъездом?

Тот вытер платком вспотевшую лысину:

– Я решил повременить, пока не получу икону в собственные руки. И знаете, обещали отдать, как здесь говорят – после праздников. Я пригрозил им международным скандалом! – грозно объявил он всем гостям. – Но вы-то, Андрюша! Я уж не знаю, что сказать о том, как вы вынесли ее из церкви – геройство это или безумие?

Ребята недоуменно оглядывали пустые столы:

– Слушай, у вас что, объявили голодовку?

– Есть буфет, – виновато объяснил Андрей, – а горячую еду подадут после хупы.

Острая язвительная физиономия Владимира помрачнела:

– Ну, это все, – он еле сдержался, – местные штучки!

Толстяк Саша упрекнул:

– Мы думали, что ты, венчающийся раб божий, угостишь нас чем-нибудь нашим, славянским, и тогда будут благословенны кресла, – он сел, отдуваясь, – то есть чресла твои!

Все трое неистово били поклоны, причитая:

– Хлеб наш насуШенный даждь нам, господи!

– И даждь нам дождь, погибаем от лета ж\'аркого!

– И жарк\'ого, жарк\'ого!

– Обязательно из свининки, прости нас грешных!

– Да тут все кошерное, – улыбнулся жених.

– Продал ты истинную веру, – сокрушенно сказал Владимир, – за тридцать шекелей, или как там теперь по курсу?

– К счастью, мы предварительно приняли на грудь за твое здоровье, – Иван, высокий и тощий, отогнул пиджак, где прятал уже начатую «Московскую». – Тут, конечно, на всех не хватит. Сколько нас? – уже под градусом, он стал сосредоточенно загибать пальцы: – Мы трое, Андрей, – и подозрительно глянул на Сеньку:

– Ты тоже будешь?

Тот засмеялся:

– Я принесу еще.

Он исчез и быстро вернулся, держа в руке белую бутылку, но с надписью на иврите.

– Спасибо тебе, добрый человек!

– Игемон, – добавил Сенька.

Археологи не могли скрыть удивления. Иван поразился:

– Ты знаешь «Мастера и Маргариту»? За это нужно выпить особо. Пойдемте-ка вот туда, за кусты…

Потом, сделав большой глоток, Владимир спросил:

– Отрок, если уж ты такой знаток Булгакова, не поведаешь ли нам, лыка не вяжущим, что означают черти в его романе? Даже известные критики переругались друг с другом из-за этого… Ты понял или ударить тебя снова? – тоже щегольнул он цитатой.

– Не бей меня! – Сенька как бы заслонился от бича кентуриона Крысобоя, потом посерьезнел. – Ну что ж, я думаю, что и Сатана, и дьяволята поменьше – это вечные понятия о прекрасном, о чести и добре, которые коммунисты извратили. А когда странные гости улетают из Москвы, они преображаются и снова становятся теми, кем были на самом деле – символами красоты и благородства.

– Наш человек! – сказал Саша товарищам и придвинулся к Сеньке. – Брат, а на кой тебе дался Ершалаим? Ведь ты, как я вижу, наш, по образованию, культуре.

– Да, – задумчиво проговорил тот, – когда-то я тоже так думал…

И Сенька вспомнил, как был влюблен в учительницу, Зою Михайловну, похожую на богиню какого-то древнего скульптора, величественную и недоступную. Но порой она сходила со своего пьедестала, становясь живой и милой – когда улыбалась, и он из кожи лез вон, чтобы рассмешить ее…

Это случилось в пятом классе: в его годовом табеле отец, водрузив очки на толстый нос, обнаружил четверку по истории.

– Почему? – последовал ядовитый вопрос. – В каждой четверти пять, а общая – четыре?

Сеньке тоже было неприятно, но отец просто вышел из себя, забегал по квартире, велел матери отгладить свой единственный костюм и, стягивая на животе куцый пиджачок, потащил упирающегося сына в школу. Признаться, родитель всегда казался ему странным, далеким от реальности и подчас смешным человеком. Не получив образования, он узнавал мир по ветхим книжкам, которые, наверное, учили его, как жить. Мы люди маленькие и чужие всем, твердил он, и должны отстаивать то немногое, что у нас есть – свои достоинства и права. И он действительно ни в чем и никому не уступал. Как-то после уроков Сенька заглянул к нему в мастерскую, чтобы вместе идти домой. Тут в дверях появился мужчина со старыми сапогами, но отец твердо заявил, что его рабочий день окончен. Посетитель взмолился: сколько времени займет починка подошвы? И получил такой ответ: а сколько времени занимает наша жизнь?..

К счастью, в учительской была только Зоя Михайловна. Она невозмутимо выслушала отца, хотя его трагикомичные, отчаянные жесты могли насмешить кого угодно. Потом сказала: