Девять камер ее сердца

Народное творчество, как его называли в этих кругах. Я собирал его в последние несколько лет, это была моя новая страсть (хотя это, наверное, была ты). Я привел тебя в дом к агенту, и ты не спеша плелась за мной по пятам, как будто делала это уже сто раз. Останавливаясь перед каждой отобранной мной картиной, ты спускалась за нами по лестнице в подвал. При всем своем равнодушии ты все же замерла возле двух павлинов, танцующих с распущенными перьями.

— Как красиво, — сказала ты. — Похоже на пуантилизм.

Мне было приятно.

Мы бродили по этой «галерее»; за мной следовал усердный ассистент, ты ходила сама по себе. Я бы, конечно, хотел купить тебе в подарок картину. Во-первых, потому что был уверен, что это произведет на тебя впечатление, ну и потом, я все не мог поверить, что ты тут, рядом со мной.

Однако, когда я предложил это, ты отказалась. Нет, ответила ты, выбери что-то для себя. Они дорогие. Я не могу это принять. Я не послушал тебя. Я выбрал тигра, красного, черного, крадущегося, как любовь. Ты как зачарованная несла его к машине.

По дороге домой ты сидела тихо, выставив локоть в открытое окно, пока совсем не замерзла. Тогда ты подняла стекло и аккуратно сложила руки на коленях. Это был удивительно трогательный жест. Меня охватило непреодолимое желание обнять тебя.

Я взял твою руку, и ты не возражала.

На третью нашу встречу я привел тебя в эту квартиру. Перед тем мы поужинали — артишоки, ньокки из молодого шпината и мягкотелые крабы. Деликатес. Особенно если учесть, что в городе, где не было реки, не было также и моря. Мы потягивали напитки. Я чувствовал, что ты в настроении и что этот вечер не закончится целомудренным прощанием.

Но тем не менее в машине я спросил, не отвезти ли тебя домой.

— Нет.

Мы начали целоваться, едва зайдя в дверь квартиры, в гостиной, где укрытая чехлами мебель напоминала призраков. Когда мы оторвались друг от друга, ты вздохнула, твое лицо обрамляли рассыпавшиеся по плечам волосы — я не заметил, как они упали. Я опустил руки тебе на талию. Это было, подумал я, все равно что держать пучок речного тростника. Той ночью мы даже не добрались до постели в спальне. Мы дошли до дивана, широкого и просторного, и я раздел тебя в темноте. Комната освещалась лишь светом уличных фонарей, но и в нем я различал изгибы твоих плеч и груди, линию шеи, когда ты поднимала голову в наслаждении, округлость бедер. Твой рот был мягок и отзывчив. Это удивило меня. Ты держалась со мной дружески, но настороженно, хотя твои поцелуи были страстными. Я всегда буду помнить тебя вот такой, отдающейся с радостью. Вот она я, вся здесь, казалось, говорили твои губы, я никуда не прячусь.

Несколько следующих месяцев, улучив момент между рабочими встречами, я мчался в квартиру с нетерпением и восторгом подростка. У тебя был свой ключ, и я часто находил тебя там, сидящей возле одного из окон во всю стену. Это был второй этаж, и вокруг дома росли деревья. Ты как-то сказала, что это как будто домик на дереве, и я понимал, почему тебе это нравится — потайное местечко, скрытое от всего мира. Иногда я приносил тебе угощение. Спелые апельсины, хрусткие фисташки, заморские сладости или пирожное из кондитерской неподалеку. Я смотрел, как ты ела, тесто крошилось в пальцах, по подбородку стекал сок. Тогда я целовал тебя, ощущая сладость и солоноватый привкус.

Однажды, жарким липким днем, мы лежали в постели, окна были зашторены, и в комнате было тихо и сумрачно. Я провел пальцами по твоей спине, с изгибом как у молодого голубя. Твоя кожа была на ощупь как перышки.

— Тебе было хорошо? — спросил я. Я всегда спрашивал, потому что не был уверен в себе — могу ли я, в моем возрасте, доставить тебе удовольствие.

Ты кивнула, но ничего не сказала, и я забеспокоился. Мой живот уже не был таким плоским и твердым, каким мне нравилось его помнить, и кожа начала сморщиваться, словно изюм.

— А каким был твой первый раз? — спросил я, не сумев удержаться. Я знал совершенно точно, что он не был со мной, но странным образом мне хотелось, чтобы это было бы так.

Ты посмотрела на меня.

Твое лицо было как луна — одна половина в темноте, а другая освещена послеполуденным солнцем.

Ты сказала, что потеряла девственность в девять лет.

Я и раньше слышал подобные истории; я постарался не вздрогнуть.

— С кухонной табуреткой.

Не надо держать меня за идиота, сказал я, усмехаясь.

Ты приподнялась, опираясь на локти.

— А я и не держу. Это правда.

Это случилось за ужином, объяснила ты. Ты приподнялась на секунду, поскользнулась, и деревянный край воткнулся тебе между ног.

Бабушка спросила тебя, в порядке ли ты, и ты кивнула, несмотря на отчаянную боль. Потом ты обнаружила у себя на трусишках пятна крови. Ты всю ночь просидела в ванной, а бабушка с дедушкой стояли под дверью вне себя от волнения.

Я хотел спросить, почему ты почти никогда не упоминала своих родителей, но решил, что сейчас не время для этого.

Вместо этого я повернул тебя лицом к себе, и оно полностью скрылось в темноте.

— Я могла умереть.