Девять

– А русские что, относятся к личности иначе?

– Конечно! Они нутром чуют: личность – это и есть самый крутой перец.

– Что-то я не замечал за нашими такого. За русскими. Скорее, я порой впадаю в грех отчаяния: мне кажется, что цивилизация под названием «русский мир» умирает. Ее скоро не станет, как не стало цивилизации инков, древних греков, древних римлян, да мало ли кого еще. Мы исчерпали себя, что ли; у нас перестали блестеть глаза, мы утрачиваем волю к жизни… Боюсь, до личности мы не дотянем.

– Ты не служил в армии. Там есть экземпляры, которые демонстрируют такую силу духа, что америкосы отдыхают. Русские – интересная нация, а америкосы вырожденцы: вот и весь сказ.

– А китайцы?

– П…доглазые? Это биомасса, минимум креатива, дефицит серого вещества. Им в голову каждого недоложено граммов по двести. Саранча как таковая.

– Погоди… Ты от имени земного шарика или от имени русских? Ты же, вроде, элиту представляешь.

– Конечно, элиту, а элита – это и есть русские, поэтому они и должны представлять земной шар.

– Что-то у меня голова кругом. Ты ведь не к войне готовишься?

– Угадать, о чем ты сейчас думаешь?

Я думал вот о чем. «Патриотизм… Забавно. Смутные надежды, предположения, ожидания – оказывается, в нем жило все это, только он не догадывался, пока не встретил свою женщину. К тому времени он был разведен во второй раз, оставил ребенка, сына, кажется; в нем исподволь формировался гнусный комплекс холостяка и одиночки, комплекс, противиться которому было почти невозможно. Настоящее имя ему – разочарование в женщине. Еще более настоящее – разочарование в себе. Еще более настоящее – разочарование в человеке. Еще более настоящее – разочарование в культуре. И каждая новая встреча, которых он не искал специально, но и не избегал, только укрепляла его в том, что его разрушало: он разочаровывался быстрее, чем успевала вызревать робкая симпатия. Он уже понимал, что разочарование – результат сравнения женщины с идеалом, которым, оказывается, он незаметно для себя был очарован.

То же самое и патриотизмом. Если тебе наплевать на людей, при чем здесь русские? Они что, не люди?

Каким идеалом человека очарован ты, Веня? Ты пустил в свою душу тирана, та темень, где мхи и камни, стала источать аромат незабудок, и теперь вот ты, Веня, учишься страдать. Патриотизм… Ты ведь не патриотизм ищешь; ты взыскуешь…»

– Не все так просто, Плато. Я не столько философию господства пытаюсь обосновать, сколько… Скажи мне, ты считаешь меня умным?

– Не знаю, не уверен, что ты умный.

Скрывать не было смысла. Ставки в нашем противостоянии были слишком высоки.

– Ответ правильный. Если умен ты, то я уже не умен, ибо не подпадаю под твои критерии. Но вот тебе придется доказать, что ты умен. Я поставлю тебя в такие условия, когда выжму из тебя все, на что ты в принципе способен. Ты удивишь сам себя, если жить захочешь. Скажи, я рассуждаю как глупец?

– Нет, сейчас ты рассуждаешь здраво, даже умно; только я не уверен, что умный человек поступал бы так же, как ты. У тебя как-то ум за разум…

– Не финти. Для тебя ум и жестокость несовместимы, так? Вздор слюнтяя. А я вот носитель такого ума, при котором совместить могу все. А? Что у нас на кону? Жизнь. Не твоя или моя, а жизнь вообще. И я ее защищаю до последнего, ее можно доверить мне, я зубами перегрызу глотку любому врагу. А ты?

– Главным ты считаешь спасение во имя существования?

– Да! А ты? Ты возьмешь на себя ответственность за жизнь? В ком из нас Бог жизни свил гнездо? В ком больше витальной энергии? Силы?

Странно: я не нашелся, что ответить. Хотя ответ, казалось бы, лежал на поверхности. Во всяком случае, вопрос не поставил меня в тупик.

Но я не дал ответа. Отчего-то воздержался.

Лично для меня это был вполне определенный ответ.

Веня выдвинул ящичек стола, достал стопку страниц, бросил на стол. Я узнал свои заметки «А хотят ли эти русские жить?». Он убедился, что я увидел то, что мне показали, и вновь положил заметки в ящик. Задвинул и закрыл. Молча.

Стол – идеальная рабочая поверхность. Ничего личного, ни одной сентиментальной безделушки. За исключением, пожалуй, одной непонятной композиции: наперсток на небольшом серебряном блюдце. Иногда Веня в задумчивости перекатывал наперсток по краям блюдца, по столу, покручивал его в пальцах и со слабым звоном сбрасывал на блюдце.

Вот содержание моих заметок, если угодно.

А хотят ли эти русские жить?

Российские массмедиа стали запускать деморализующие нормального человека сюжеты.

И в этом стихийном процессе наблюдается переход количества в такое качество, которое уже настораживает и, я бы сказал, дурно пахнет.