Девчонка БЕСпредела

– Оружие было холодным и непривычно тяжелым… На какую-то долю секунды я почти засомневался. Нет, мне не стало его жаль… Скорее наоборот, тупое равнодушие к нему лично смешалось во мне с каким-то диким, почти животным страхом перед необратимостью происходящего…

Тубеленький замолчал и посмотрел куда-то мимо Дашки, туда, где не видимый ему, облокотившись на дверной косяк, стоял Григорий Зурабович.

– Тот, кто скажет тебе, что стрелять в человека не страшно, – соврет. Это ОЧЕНЬ страшно, Даша. Мне захотелось бросить пистолет и бежать… Бежать от самого себя, от тебя, от той чудовищной боли, что разрывала мне сердце. И, клянусь, я бы так и сделал, но тут твой «негероистый» герой обернулся, и я увидел его взгляд. Пресыщенный, насмешливый, пустой и равнодушный. Так он смотрел на тебя, так ты смотрела на меня, – так смотрят и не видят. Так «убивают», не придавая значения…

Аркаша плеснул себе виски и, секунду поразмыслив, сам того не замечая, поставил стакан обратно на стол, не отпив.

– А дальше? – Голос у Дашки предательски дрожал, а слезы сами катились из глаз, каким-то неистощимым и, вопреки обыкновению, далеким от алкогольной истерики потоком.

– Дальше? – казалось, Аркаша пробовал слово на вкус и внутренне чему-то удивлялся. – Дальше было как в шахматах: коснулся фигуры – ходи. Я больше не думал. Я выстрелил. Выстрелил не в кого-то конкретного, но в собственную боль и в собственную любовь, и в собственную жизнь. Так не стреляют, когда действительно хотят попасть, так можно попасть, только когда не целишься…

Тубеленький улыбнулся каким-то собственным мыслям. Дашка в недоумении на него посмотрела. Эта улыбка ее поразила, ибо скорби в ней было больше, чем в самых жгучих слезах.

– Он падал медленно, как в замедленной съемке, и я поразился, насколько кино далеко от реальности. Казалось, я считаю секунды, ожидая, когда его тело коснется земли. Я знал, что надо бежать, и не мог…

– Ты пошел домой?

– В театр. Когда человеку плохо, он, подобно дикому зверю, ищет место, где можно укрыться и зализать раны. Я – актер, для меня таким местом был театр. Я пробрался в гримерку, налил себе водки, лег на диван и стал ждать… Я не сомневался, что очень скоро за мной придут. Но они не пришли… Ни в этот день, ни на следующий…

– Ты не боялся?

– Я их ждал. Более того, я молил Бога, чтобы они пришли и избавили меня от самого себя. Я мечтал услышать команду: «Стоп! Снято!» – и выйти из этого ненавистного кадра. Но Бог наказал меня по-своему: никто не пришел, никто даже не вспомнил обо мне. Для них я был слишком мелким и жалким, чтобы убить ТАКОГО человека, как Чабурадзе. Его мог убить кто угодно: конкурент, отвергнутая любовница, партнер, муж любовницы, кто угодно, но только не жалкий актер-неудачник, о существовании которого он даже не догадывался. Забавно!

– А камеры у дома Григория?

– Ирония судьбы. Матч-пойнт по-московски: в этот день сменилась обслуживающая компания дома, и их переустанавливали. Старенький консьерж задремал. Поздний час и погода исключили свидетелей. Выпьем за удачу, Даша!

Тубеленький болезненно дернулся и поднял стакан.

– Ты меня ненавидишь?

– Ненавижу? Наверное, нет… Ненависть – слишком сильное чувство, и оно слишком близко к любви. Я мог ненавидеть воображаемую Дашу. Дашу, которая уехала с Олигархом в Париж. Дашу, которая на съемках «Четверо снизу» подарила мне подарок на 23 февраля. Дашу, которая видела мои слезы, когда я рассказывал об отце. Ту Дашу, которую я сам себе придумал. Ее я любил и ненавидел. Тебя я жалею…

– Пойдем, Даш, – Григорий сделал шаг к столу, за которым сидели Дарья и Аркаша.

Дашка поднялась. Ноги с трудом ее держали.

– Знаешь, что самое печальное, Дашунь? – Глаза у Тубеленького были грустные и умные. Они смотрели на Дашку с сожалением и какой-то только им открывшейся истиной. – Ты так и не стала счастливой… Более того, лишившись Чабурадзе, ты осталась без причины и оправдания для своих водевильных страданий, а без них твоя придуманная жизнь теряет часть своего придуманного смысла. А настоящей у тебя нет. Я хотел сделать тебя счастливой, а сделал еще более несчастной.

Дарья развернулась и на негнущихся ногах покинула квартиру. Ее мутило. Почти физически не хватало воздуха. Григорий молчал и смотрел в предзакатное небо. Это был его последний день на земле.

Прощание

Дашка опустилась на скамейку у подъезда и заплакала горько и искренне, так, как плачут женщины только от жалости к себе либо к очень близким людям.

– Не надо, Даш! У нас с тобой так мало времени, – Григорий опустился с ней рядом.

– Я убила тебя дважды: тогда, у ведьмы, и потом, руками Тубеленького. Ты должен меня ненавидеть, хотя ты же слышал Аркашу, я не заслуживаю даже твоей ненависти.

– Девочка моя… – Григорий посмотрел на Дашку нежно и ласково, – ты действительно ничего не понимаешь? Я не ненавижу тебя и не презираю. Я прощаю твоего Аркашу, и я ему благодарен.

– Благодарен? – Дашка подняла на призрака заплаканные глаза.

– Он дал мне жизнь после смерти, он подарил мне самые лучшие три месяца. С тобой я обрел самого себя!