Дева и плут

Гусиные перья взметнулись на ветру в небо. Вскрикнув, она вскочила и подпрыгнула за ними, но смогла ухватить только воздух.

Перья понесло к морю.

Он сжал ее запястье, но уверенность в святости никчемного пуха многократно увеличила ее силы, и она поволокла его за собой к обрыву. А перья закружились в воздушном вихре, заплясали рядом с чайками и наконец исчезли в вышине.

Когда она оглянулась, он увидел, что страстная, ожесточенная вера в ее глазах борется с сомнением.

— Как вы могли выбросить перья Ларины?

В его ушах ревел неугомонный ветер и крики чаек.

— Вы так и не поняли? — Он сгреб ее холодные пальцы. — Это обычный гусиный пух. Он валялся на земле, а я его подобрал.

— Нет. Неправда. — Она отпрянула и, отбиваясь от его слов, замахала руками. — Вы же сказали, что они из крыла Ларины.

Она сама сделала этот вывод, а он не стал возражать. Но сейчас это не имело значения.

— Я солгал.

Вздрогнув, она окаменела.

— Спаситель солгал?

— Я никогда не называл себя Спасителем. Это слово придумали вы.

— О чем еще вы солгали?

О многом. Знать бы, с чего начать…

— Ника…

Стиснув кулаки, она вытянула руки по швам.

— Вы сказали, что я вам небезразлична. Это тоже ложь?

— Нет. — Она должна это знать. — Зачем иначе я не дал вам разбиться насмерть?

— Лучше бы вы дали мне прыгнуть. Даже если бы я не взлетела, то по крайней мере умерла бы счастливой. Но нет. Вам снова понадобилось разыграть из себя Спасителя. — Она горько рассмеялась, и эта горечь была ему хорошо знакома. — Вам мало того, что у вас самого нет веры? Надо и мою уничтожить?

— Господь не всегда отвечает на наши молитвы так, как нам того хочется. — Банальные слова горчили на языке.

— И это говорит человек, который вообще не верит. — Побежденная, она тяжело осела на землю. Ее вера — сильная, живучая, гибкая — стала твердой и хрупкой, и он понял, что разобьет ее вдребезги, если дотронется до нее.

Спаси ее, Боже, и я отдам ее Тебе.

Да, Бог ответил на его молитву, но совсем не так, как он ожидал.

* * *

«Моя вера в Гаррена была похожа на молитву», — думала она, глядя, как волны разбиваются о скалы, распугивая чаек. Бог ответил, и этот ответ был жесток.

Волна ударила снова, так яростно, что соленые брызги долетели до ее лица и крошечными капельками осели на губах. Со скалы сорвалась птица. Расправив серые, с черными кончиками крылья, она зависла над скалами, но оказалась не в силах побороть сопротивление ветра и подняться выше. В конце концов она покорно опустилась на прежнее место и сложила крылья.

Даже птицы не умели летать против ветра.

Дрожа, Доминика закрыла глаза. Колючий ветер, мешая дышать, царапал лицо и заглушал своим воем лай Иннокентия. Пес прыгал вокруг нее, приглашая снова поиграть в догонялки. По привычке она взяла его теплое, юркое тельце на руки и обняла, но обычного успокоения это не принесло. Она не чувствовала ничего. Ни боли, ни злости, ни радости. Только непреодолимую пустоту внутри.

Не замечая руки Гаррена на своем плече и не слушая бормотание Лекаря, она позволила отвести себя обратно и усадить на телегу. Ее окружили руки сестры, невесомые, точно улетевшие перья, и Доминика спрятала лицо на плече, на котором столько раз плакала в детстве. Теперь под прозрачной, как промасленная ткань, кожей чувствовались хрупкие кости.

Гаррен дотронулся до нее, и она подняла голову. Увидела его суровое лицо с бирюзово-зелеными, как волны, глазами — точно образ давно умершего, но до сих пор любимого человека.

— Пусть осел идет сам по себе, — сказал он и положил поводья в телегу. — Если что, мы будем неподалеку. Усыпальница уже близко. Мы будем там к закату.

Как он добр, что оставил меня одну, подумала она, глядя, как он возвращается к паломникам. Они слонялись возле Рукко, то и дело оглядываясь назад. Их знакомые лица больше не были частью ее мира. Джиллиан глядела на нее, как на ангела во плоти. Ральф — с благоговением, точно она узрела Бога, а Саймон — опасливо, как на сумасшедшую.

Осел покорно потопал по дорожке вперед.

— Я пыталась взлететь, сестра. — Слезы, а может соленые морские брызги, обжигали ее веки. — Я была готова доказать свою веру, но Господь не помог мне.

Бледными, но суровыми, как сталь, пальцами сестра развернула ее лицо к себе, заставляя отвечать перед взглядом усталых, любящих глаз.

— Твоя вера крепка только до тех пор, пока на твои молитвы отвечают?

Доминика была уязвлена.

— Я хотела отдать свою жизнь Богу, как сделала ты.

— Любую жизнь можно отдать Богу. Свою я отдала Церкви.

— Но Он так и не послал мне знамения. — Подбородок ее задрожал, и она проглотила слезы.

— Помнишь, ты рассказывала мне о Джиллиан и ее золотой цепи? Ее просьба показалась тебе недостойной. Ты еще сказала, что Бог — не разносчик подарков на Двенадцатую ночь.

— Но я-то прошу совсем о другом! Я хочу служить Ему.

— Ты хочешь того, что ты хочешь. Что, если Бог хочет чего-то другого? — Она покачала головой. — Ты уверена, что лучше всех разбираешься, в чем состоит Божья воля, но это не вера. Это гордыня. Ты пытаешься заставить Его поступить по-своему.