Дева и плут

— Если нет, то кто тогда я? Во имя чего Господь меня спас? Я думала, вы посланы, чтобы дать мне ответ. — Она встала и, покрутив бедрами, расправила помятую сорочку. — А вы вместо ответа подарили мне пергамент и эту влагу на белье. Но в моей жизни не может быть и того, и другого. И теперь мне нужно понять, какого выбора ждет от меня Господь.

Стоя, она перебирала его жесткие кудри, и он пожалел, что они не похожи на легкие, медовые волосы Уильяма. Пожалел, что не может предложить ей на выбор иную жизнь кроме жизни в монастыре, что не может превратиться из жалкого, лживого, бездомного наемника, который разрушит ее жизнь, в человека, которого она заслуживает.

Она подобрала с пола пергамент и подняла свечу.

— Исповедь подразумевает расплату за грех. Какое наказание мне принять?

— Никакого. — Боль в ее глазах была непереносима. — Наказан должен быть я. — Но он знал: вину за ее разрушенную жизнь будет невозможно искупить никаким наказанием.

— Думаю, Господь пошлет наказание нам обоим, — произнесла она.

Глядя ей вслед, Гаррен понял, что для него Господь уже подобрал наказание, и оно будет очень, очень мучительным.

Он потеряет ее. Как потерял всех, кто был ему дорог.

* * *

Выбежав из часовни, Доминика устремилась к арочной галерее, которая окружала монастырь. Будто там можно было спрятаться от жизни, как в детстве от смерти. Она бежала, спотыкаясь на ватных ногах, и думала о том, что Гаррен сказал правду. Он не был святым.

Она сама, как выяснилось, тоже.

Раньше она считала себя выше земных наслаждений. Лорд Ричард не раз пытался пощупать ее под юбками, когда они сталкивались на темных лестницах, но его поползновениям получалось сопротивляться без насилия над своей волей.

Однако для того, чтобы сопротивляться Гаррену, требовалась поистине железная воля, ибо с ним нужно было противостоять всему, что составляло его сущность — не только его ожесточенности, но и доброте, — всему, что делало его человеком, который любил людей больше Бога и ценил сегодняшний день выше, чем вечную жизнь. Вчера ночью она обещала Богу с открытым сердцем принять все, чему он может ее научить. Днем он привел к письму. Вечером ввел во грех.

И она возжелала его превыше своей бессмертной души.

Запыхавшись, она прислонилась к колонне, чтобы перевести дух, а потом запах кожи и чернил привел ее через незапертую дверь в святилище скриптория.

Здесь все было знакомо как дома. Она знала, что возле окна, где больше всего света, установлена доска для письма, что справа на ней стоит пузырек с черными чернилами, а слева — с красными. Что на раскрытом манускрипте лежит свинцовая пластина, отмечая место, где остановился переписчик.

Доминика прикрыла свечу ладонью и прислушалась, не поднялись ли монахи, чтобы служить утреню. Если ее застанут в скриптории, да еще со свечой…

Но искушение было слишком велико. Она развернула пергамент и провела ладонью по его шероховатой поверхности. Не велень, на котором писались книги на века, зато ее собственный. Она подготовит его так, как он того заслуживает.

Доминика осторожно установила свечу на доске, не обращая внимания на возбуждение, которое еще зудело у нее между ног, и на разъедавшее душу чувство вины. Она искупит свой грех — здесь и сейчас.

Отыскав пемзу, она шлифовала пергамент, пока не устала рука. Когда от старого текста остались только слабые следы, она натерла ладонь мелом, несколько раз провела ею по листу и в завершение разметила строки. Пергамент был готов услышать ее слова. Она обмакнула перо в чернила. Об этой темной ночи, пропитанной грехами и сомнениями, она не напишет ни строчки. Только о будущем.

Она вывела крупную, жирную «Я». Богу придется читать по-английски.

Поборов мимолетный соблазн украсить заглавную букву завитушками, она продолжила работу. Напевая себе под нос, она не замечала, как улетают ночные минуты, как монахи нараспев читают молитвы, служа утреню, как луна заглядывает через плечо. И старалась не замечать то волнительное ощущение, которое прокатывалось по телу всякий раз, когда она сжимала бедра.

Закончив, она с восхищением оглядела свою работу.

Я обновляю свою клятву.

Вот и все. На письме слова обрели реальность.

Это было испытание. Господь послал ей искушение, но она устояла. Завтра она скажет Гаррену о том, какой сделала выбор, и ему придется смириться. А Ларина… Ларина обязательно простит ее, ведь она оступилась всего единожды. Ну, хорошо, дважды.

Потирая затекшую шею, Доминика бросила взгляд на лежавшую в стороне рукопись, над которой трудился переписчик. Оценивая качество его работы, она прочла первые строки.

И моргнула, не поверив своим усталым глазам — настолько шокирующим был этот, пусть и записанный на латыни, текст.