Дева и плут

Она хотела ощутить вокруг себя его руки. Хотела, чтобы его душа слилась с ее душою, чтобы он спас ее от одиночества. Но хотеть всего этого было нельзя.

Он прижал ее пальцы к губам.

— Что вы скажете, когда будете исповедоваться настоящему священнику?

Он знает. То, что творится у нее внутри — для него не секрет. Он знает, что с нею делают его ласки, знает, что она начинает слабеть от желания, когда он до нее дотрагивается.

— Почему вы хотите меня уничтожить?

— Я хочу спасти вас от жизни, которая вам больше не нужна.

— Неправда, нужна! — Она вырвала руку и испуганно уставилась на нее, как будто его поцелуи могли оставить на коже следы чернее чернильных.

— Чем так заманчива перспектива пожизненно славить неблагодарного Бога?

— Бог дарит мир и покой. — Сжавшись в комок под его беспощадным взглядом, она не чувствовала ни того, ни другого. — Место на небесах. — И еще одно. Самое важное. — Место, где можно писать, — прошептала она.

— Вы и сейчас пишете.

— Мне нужно нечто большее.

— Что именно, Ника? — Он взял ее за руки и накрыл их своими большими, квадратными ладонями, а взглядом срывал последние защитные покровы с ее души. — Скажите, что вам нужно?

Она отдернула руки.

— Пристанище! — Вся дрожа, она отвернулась и обхватила себя за талию, пытаясь удержать боль внутри. Глаза ее обожгло слезами.

Он обнял ее со спины, окружая своим телом, и она ненадолго позволила себе прилечь головой к его сердцу.

— Ника, но ведь свет не сошелся клином на монастыре. Мир огромен.

— Какая мне с того разница? — В коконе его объятий, под защитой его сильного тела, было невыразимо уютно, и она боролась с этим ощущением. — У меня нет денег, чтобы ездить по миру, как Вдова. Нет супруга, чтобы обо мне заботились, как о Джиллиан. Единственное, что у меня есть — это письмо. Единственное место, где можно заниматься письмом — монастырь. А единственный способ там остаться — стать монахиней. — Это признание далось ей тяжелее, чем все предыдущие. С каждым словом она говорила все громче. — Кроме монастыря у меня нет другого пристанища. Вы знаете, каково это — не иметь своего дома, быть никем и ничем?

Напротив, подрагивая ушами, жевал сено осел.

Гаррен замер, по-прежнему обнимая ее. Очень долго он молчал. А потом прижался лбом к ее макушке.

— Да, — выдохнул он, и ее волосы овеяло теплом его дыхания. — Я знаю. — Руки, обнимавшие ее, на миг напряглись и разжались.

Она слушала, как возится с упряжью и между делом негромко разговаривает с ослом. Когда она обернулась, лицо его было непроницаемым. Он словно опустил на шлеме забрало, и свет исчез из его глаз. Конечно, он знает. Он же Гаррен-из-ниоткуда.

Он повел осла наружу и на выходе задержался. Глаза его были пусты.

— Ника, ответов на ваши вопросы нет ни у меня, ни у вашего Бога, ни у кого-то еще. Ищите их в себе. — И он, не оборачиваясь, ушел.

Как ей последовать этому совету, если раньше все ответы исходили только от тихого голоса Бога, звучавшего у нее внутри?

Но пока Доминика смотрела, как он запрягает осла в телегу, у нее возникло ощущение, что она только что лишилась дома, о котором и не подозревала, пока не потеряла.

* * *

Гаррен шел последним, один. На его запястье свободно болтались поводья Рукко, а в ушах стоял кашель сестры. Две чашки травяного отвара не помогли. Позади скрипучей и узкой, как гроб, двухколесной телеги, шли, о чем-то перешептываясь, Доминика и Лекарь.

Вопреки всему, что произошло, он не мог отвести от нее глаз. Она созрела под его ласками, груди ее налились, синие глаза под дугами бровей стали темнее. Он сделал ее старше, печальнее, мудрее. Она станет еще печальнее, когда он сделает то, что должен.

А он, так или иначе, сделает это, ибо и без того был перед Уильямом в неоплатном долгу.

Мать Юлиана сказала, что ее жизнь почти не изменится. Ложь. О, ей по-прежнему будут доверять делать грязную работу, но она уже не будет жить в стенах монастыря, окруженная стайкой любящих сестер. Ее выдадут за какого-нибудь деревенского мужика, если вообще позаботятся выдать ее замуж, ведь у нее нет ни приданого, ни зажиточной родни. У нее нет ничего, кроме доброго имени.

А он отнимет у нее даже эту малость.

Вы знаете, каково это — не иметь своего дома?

Он знал. Даже слишком хорошо. Боль, которая прозвучала в ее восклицании, почти заставила его отступиться. Но только почти.

Он совершит свое злодеяние, и со временем она оправится, как оправился он, и тоже будет жить одним днем, ибо ничего другого ей не останется.

В его мысли вмешался перестук лошадиных копыт, долетевший откуда-то сзади.

Один за другим паломники подняли головы.

— Кто это? Грабители? — спросил Джекин, загораживая собой жену.

Гаррен прикрыл ухо от ветра и прислушался.

— Вряд ли. Лошадь всего одна. — И, судя по звуку, загнанная.

Саймон вытащил меч.

— Я посмотрю, кто там.

— Нет, — сказал Гаррен, садясь в седло. — Я проверю сам, а вы спрячьтесь.