Детский бог

В тот день Вика окончательно убедилась: это провидение, дар свыше, а значит, все карты в руки. В конце концов, Филипп – врач, а что может быть естественнее для нее, чем выйти замуж за врача.

Она мечтательно улыбнулась. Ей нужно только еще немного времени, и Филипп окончательно поймет: все к лучшему. Какая малость – пара синяков да порванные связки, когда речь идет о целой жизни. Ну хорошо, не о целой, об оставшейся, лучшей ее части.

* * *

Филипп

С огромным трудом снова доковыляв до ванной, я промыл желудок, выплюнув в унитаз то, что осталось от капсул. Хотелось иметь хоть сколько-нибудь ясную голову.

Чем мы располагаем: телефон пропал, скорее всего, валяется где-нибудь в канаве. Похоже, я пробыл здесь дольше, чем планировал, и Вика явно переусердствовала с седативными и болеутоляющими. Впрочем, грех жаловаться: я почти цел, а Вика, между прочим, сама заботится обо мне, хотя могла бы поручить это дело сиделке из клиники.

Поход в ванную истощил остатки моих сил. Я снова лег и попытался сосредоточиться, придать какую-то форму происходящему, но вместо этого тупо пялился в стену, цеплялся невидящим взглядом за яркое пятно миниатюры, висевшей напротив кровати.

Я провел бог знает сколько времени, ковыряясь в ускользающих обрывках снов и разглядывая картину, которую никогда не вспомню. За окном сыпал мелкий ознобистый дождь, и хоть плотные мягкие шторы отчасти скрывали всю эту осеннюю неприглядность, суть ее – прелюдия умирания – сочилась отовсюду: сквозь крышу, сквозь стекло, сквозь обитые серым стены.

И тут вдруг, на самом кончике воспоминаний, возник, примерещился недавний эротический сон, который становился все отчетливее, овладевал мною уверенно и теперь вовсе не казался сном…

Из озноба меня бросило в жар. А что, если… это было на самом деле? И тогда получается, что мы с Викой…

Вот же идиот!

Стало еще хуже, в голове всплывало происходившее. Мутное, сладкое, картинки, ощущения.

Лиза!

Если я пару дней не выходил на связь… я похолодел. Даже страшно представить, что могла подумать моя жена…

Если Лиза узнает…

Хммм, узнает что? Я сам ничего не знаю. Но если все-таки узнает, то не простит, а если она уйдет…

От одной этой мысли стало так жутко, что откуда-то взялись силы. Я перекатился на другую сторону кровати и схватил домашнюю трубку. Сто лет не пользовался городским, да еще для международных звонков.

Набрал Лизу. Она взяла трубку с первого гудка. Ждала, конечно, ждала.

– Алло! – Ее голос прозвучал неожиданно громко.

– Любимая, привет!

– Ну надо же… Спасибо, что позвонил. – Она выдохнула. – Что скажешь? Мне даже интересно.

– Я попал в аварию. Но ты не волнуйся, я жив, только вот пока влежку. Телефон пропал, скорее всего, выпал во время аварии! Я не мог позвонить. – я тараторил и понимал, что вроде бы оправдываюсь, хотя, по идее, ни в чем особенно не провинился. Во всяком случае, в состоянии владения сознанием. Я, кстати, часто чувствовал себя виноватым перед женой на пустом месте, без явных причин, и, откровенно говоря, меня это слегка бесило.

– Ну то, что ты жив, я слышу. А что мешало связаться со мной раньше? – Прохладный голос. Отбросив самые страшные догадки, она явно испытала облегчение и теперь, очевидно, решала, казнить меня или миловать. – Что я должна была думать, когда твой самолет прилетел, а ты нет? Когда твой телефон уже третий день отключен? Я дозвонилась в аэропорт, связалась с клиникой твоего Гирса. На рейс ты не попал. В клинике никто тебя не видел.

– Я дома у Александра Львовича.

– Ну значит, не так страшна твоя авария, – отрезала Лиза. – И телефон твой никуда не делся, мой дорогой. Мог бы быть поизобретательнее, ты, кажется, считаешь меня дурой и не понимаешь, что я прекрасно вижу геолокацию твоего айфона?! Ты же сам скидывал мне свою точку! Он там же, где и был, так что заканчивай врать! – Гудки.

Бросила трубку. Обиделась. Перенервничала. Ненавижу ссориться с ней, это каждый раз выбивает почву из-под ног.

Я закрыл глаза и попытался успокоиться. Почему, интересно, она всегда права? Почему она перенервничала, а я нет? Это вообще-то я лежу здесь, практически распятый в своих страданиях, прикованный к постели, обессилевший. Это вообще-то мне нужно посочувствовать. Я принялся жалеть себя с утроенным энтузиазмом.

А телефон-то где-то в доме. Куда, интересно, его могли засунуть в суматохе… Надо поискать.

От слабости периодически проваливаясь в подобие забытья, я дремал до самых сумерек, пока свет за окном по-вечернему не смягчился, а в углах комнаты не загустели тени. Тогда я вытряс из коробки последние пару капсул обезболивающего, закинулся сверху парацетамолом и стал ждать, когда наступит облегчение.

Лекарство подействовало минут через десять, уже почти стемнело. Вика больше не приходила, вообще никто не заходил. Не звонил, не стучал. Было очень тихо.

Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать.