Державин

Дворянин, сын екатерининского вельможи, полный кавалер отечественных орденов, граф, князь, под конец жизни генералиссимус всех российских войск, он не только не стремился к тому, что давали все эти привилегии, но был им чужд и враждебен. Когда в фельдмаршальском мундире, увешанном бриллиантами стоимостью в несколько деревень, он справлял посреди солдат малую нужду или садился с артелью за кашу, — все это не было позерством. То, что у другого выглядело бы лишь капризами барина, воспринималось солдатами просто и естественно, ибо Суворов был для них «свой», «батюшка наш», «отец родной».

Недаром для Державина Суворов — былинный богатырь, бесконечно сильный той силой, которую ему дал народ. Как бы чувствуя эту связь, поэт черпает краски для его изображения в фольклоре, эпосе, русских сказках:

Ступит на горы, — горы трещат;
Ляжет на воды — воды кипят;
Граду коснется, — град упадает;
Башни рукою за облак кидает;
Дрогнет Природа, бледнея пред ним;
Слабые трости щадятся лишь им.

Обращение к образу Суворова отражало давно намечавшийся поворот в одических стихах Державина. Вместе с умалением и даже полным уходом из его поэзии идеализированной Екатерины II выдвигаются великие полководцы и вожди — Суворов, Румянцев, Репнин, Алексей Орлов. А за их фигурами проступают могучие очертания главного героя державинской поэзии — «твердокаменного росса», «всего русского народа» (авторское примечание к оде «На взятие Измаила»).

Когда вскорости после вступления на престол нового императора Суворов подвергся опале и гонениям, Державин резко осудил эту несправедливость в своих стихах. В 796-м году скончался знаменитый Румянцев; в 797-м сослан в Кончанское Суворов. Чьи подвиги теперь могут пробудить державинское вдохновение?

Петь Румянцева собрался,
Петь Суворова хотел;
Гром от лиры раздавался,
И со струн огонь летел;
Но завистливой судьбою
Задунайский кончил век;
А Рымникский скрылся тьмою,
Как неславный человек.

Но даже тогда, когда славный фельдмаршал прозябал в ссылке под унизительным полицейским надзором, Державин верил в Суворова, в его нравственную стойкость, в его военный гений. Обращаясь к Валериану Зубову, недавнему баловню судьбы, полки которого Павел повелел отозвать из Персии, даже не оповестив об этом его самого, поэт предлагает опальному вельможе пример для подражания:

Смотри, как в ясный день, как в буре,
Суворов тверд, велик всегда!
Ступай за ним! — Небес в лазуре
Еще горит его звезда.

Пророчество Державина оправдалось: час Суворова пробил. Австрийские войска в Италии терпели непрестанные поражения от солдат и полководцев республиканской Франции. Получив письмо императора Франца с просьбою назначить Суворова главнокомандующим союзной армией, царь сказал своему любимцу Растопчину:

— Вот каковы русские — везде пригождаются…

В феврале 799-го года Суворов явился из кончанской ссылки в Питербурх — исстрадавшийся, полуживой, но могучий духом, с твердою верой в свою победу над французами на италийских полях. Державин поспешил увидеть любимого полководца.

2

Фельдмаршал резво выбежал навстречу Державину на заснеженное крыльцо, одетый в белую рубаху с любимым нашейным крестом святой Анны под мягким отложным воротником.

— Помилуйте, Александр Васильевич, как бы вам не простыть! Ведь зима на дворе! — воскликнул поэт.

— И, братец! — целуя его в щеку, строго возразил Суворов. — Я привык на морозе водою окачиваться. И замечу: лучшее средство от ревматизма…

Как обычно, Суворов остановился у мужа своей племянницы Дмитрия Ивановича Хвостова, жившего на Крюковом канале, против Сенной площади. Кроме Державина, был приглашен первый член коллегии иностранных дел Федор Васильевич Растопчин, хитрый и ловкий царедворец, но человек с истинно русским сердцем.

Душистый щаный запах стоял в комнатах. Суворов вышел переодеться и явился к обеду в синем фельдмаршальском мундире с большим крестом святого Иоанна Иерусалимского, возложенным на него Павлом I. Подошел к закусочному столу, выпил добрую чепаруху водки и заел редькой с постным маслицем, не переставая при этом чудить.

Державин, благоговея перед Суворовым, знал цену его шуткам, всю жизнь помогавшим великому полководцу защищаться от вельмож. Они оба были в полном смысле слова русские люди, в природе и воззрениях которых было много сходного. Оба ценили друг в друге прямодушие и благочестие. Растопчин же изумлялся каждой новой выходке Суворова, увеличивая тем его удовольствие.

Приметя, что фельдмаршал прихрамывает, спеша к обеденным столам, он спросил, в каком бою получено сие ранение.

— В домашнем, — тотчас отозвался Суворов. — Игла сломилась в пятке.