Державин

Триумф, победы, труд не скроют времена,
Как молньи быстрые, вкруг мира будут течь.
Полсвета очертил блистающий ваш меч;
И славы гром,
Как шум морей, как гул воздушных споров,
Из дола в дол, с холма на холм,
Из дебри в дебрь, от рода в род,
Прокатится, пройдет,
Промчится, прозвучит,
И в вечность возвестит,
Кто был Суворов!

В чудачестве с зеркалами, которые он приказывал снимать или занавешивать, таилась своя причина. Суворов любил себя, но не того, каким его создала природа: того, он не признавал, не хотел видеть и знать, но иного, каким он создал себя сам. Таким он видел себя не в стекле, намазанном ртутью.

Он видел себя истинного в зеркале русской поэзии и прежде всего поэзии Державина…

В прихожей стояли готовые к отправке кожаные чемоданы.

— Как, Александр Васильевич? Только-только прилетели в Питер и уже собираетесь дальше мчаться? — жалея его старость и худобу, сказал Державин.

— Мне здесь не год годовать, а только час часовать! — отвечал фельдмаршал и внезапно начал перескакивать через чемоданы.

— Ваше сиятельство, что вы делаете? — воскликнул Растопчин.

— Учусь прыгать!

— Да зачем вам?

— Как зачем? Ведь из Кончанского да в Италию, ой, помилуй бог, как велик прыжок… Поучиться надобно…

3

В ожидании выхода императора в зале Зимнего дворца жужжали, шушукались, перешептывались разряженные вельможи. Тут были любимцы императора — барон Кутайсов, Растопчин, генерал-лейтенант барон Аракчеев, военный губернатор Питербурха генерал от кавалерии фон дер Пален, отец возлюбленной Павла генерал-прокурор Лопухин, вице-адмирал де Рибас и переживший всех и вся при дворе Александр Андреевич Безбородко.

Державин, морщась (узкий сапог трутил ногу), отвечал на поклоны бояр, почуявших, что он снова входит в силу.

Поэт вернул себе милость царя подношением оды «На новый 1797 год», в которой искренне и с большим поэтическим жаром отметил многие добрые начинания Павла I. Император освободил всех политических узников (в том числе Новикова, Радищева, Косцюшко), ограничил барщину тремя днями в неделю, круто повел борьбу с казнокрадством и лихоимством чиновников, расцветшими при Екатерине II, отменил тяжкий рекрутский набор.

Он поднял скиптр — и пробежала
Струя с небес во мрак темниц;
Цепь звучно с узников упала
И процвела их бледность лиц;
В объятьях семьи восхищенных
Облобызали возвращенных
Сынов и братьев и мужей;
Плоды трудов, свой хлеб насущный,
Узнал всяк в житнице своей.

В начале 798-го года Державин сообщал своему старому другу Гасвицкому: «Был государем сначала изо всех избран в милости; но одно слово не показалось, то прогневал: однако по малу сходимся мировою, и уже был у него несколько раз пред очами. Крутовато, братец, очень дело-то идет, ну, да как быть?..»

Громогласно возглашенное слово «вон!» со стуком ружей и палашей произвело подобие воздействия гальванического тока: все вздрогнули и замерли, меж тем как команда, звучно нарастая, неслась по комнатам все ближе и ближе, оповещая о прохождении императора. Распахнулись наконец белые золоченые двери, и в образовавшейся анфиладе, между построенными фронтом выликорослыми кавалергардами в шлемах и в латах, показался в императорской мантии Павел I, сопровождаемый царицею — Марией Федоровной и великими князьями Александром и Константином. За императорской семьей следовал бывший польский король Станислав Понятовский.

Вельможи двинулись за ними в дворцовую церковь. Молнией разнеслось: ожидается служба в честь первой победы Суворова в Италии.

Читано было донесение фельдмаршала от 11 апреля 799-го года: «Вчера поутру крепость Брешиа с ее замком была атакована. Войска императорско-королевские и вашего императорского величества егерский Багратиона полк, гренадерский батальон Ломоносова и казачий полк Поздеева под жестокими пушечными выстрелами крепостью завладели. В плен досталось: полковник 1, штаб и обер-офицеров 34, рядовых природных французов 1030, да раненых в прежних их делах 200; пушек взято 46, в том числе 15 осадных. С нашей стороны убитых и раненых нет…»

По окончании благодарственного молебства Павел I приказал провозгласить Суворову многолетие.

Могучий, похожий на африканского льва протодиакон густым басом, казалось, всколебал церковь:

— Фельдмаршалу войск российских, победоносцу Суворову Рымникскому многа ле-е-ета…

И мужской хор грозно и звучно подхватил и повторил речитативом его слова, а за ним, на высокой ноте, трогательно и чисто пропел женский, и наконец голоса обоих слились в едином торжественном возгласе:

— Многа ле-ета!..