Державин

Кто весть, что рок готовит нам?
Быть может, что сии чертоги,
Назначенны тобой царям,
Жестоки времена и строги
Во стойлы конски обратят.
За счастие поруки нету,
И чтоб твой Феб светил век свету,
 Не бейся об заклад.
Так, так: — но примечай, как день,
Увы! ночь темна затмевает;
Луну скрывает облак тень;
Она растет иль убывает:
С сумой не ссорься и тюрьмой.
Хоть днесь к звездам ты высишь стены;
Но знай: ты прах одушевленный
И скроешься землей.

В своем послании Гарновскому поэт оказался пророком: в том же 797-м году по подозрению в расхищении казенных денег Павел I повелел посадить его в крепость, а дом за долги продать с публичного торга.

В великолепных этих палатах помещены были конногвардейские конюшни.

Глава девятая СУВОРОВ

Смотри, как в ясный день, как в буре,

Суворов тверд, велик всегда!

Державин

1

В середине 90-х годов Державин сделался как бы поэтическим биографом Суворова, воспевая его победы:

Пошел, — и где тристаты злобы?
Чему коснулся, все сразил.
Поля и грады — стали гробы;
Шагнул — и царство покорил!

Суворов отвечал ему стихами же. С комплиментами по поводу одержанных побед он не соглашался и в традиционно высокопарном стиле восхвалял мудрость и прозорливость Екатерины II. Возвеличивая ее, он возвеличивал Русское государство, его могущество и славу, — прием, обычный в поэзии XVIII века:

Царица, севером владея,
Предписывает всем закон;
В деннице жезл судьбы имея,
Вращает сферу без препон.
Она светила возжигает,
Она и меркнуть им велит;
Чрез громы гнев свой возвещает,
Чрез тихость благость всем явит.
Героев Росских мощны длани
Ее веленья лишь творят…

Свое письмо от 21 декабря 794-го года, откуда приведены эти стихи, полководец заканчивал искренними словами уважения к могучему таланту Державина: «Гомеры, Мароны, Оссианы и все доселе славящиеся витии умолкнут перед вами. Песни ваши как важностию предмета, равно и красотою искусства, возгремят в наипозднейших временах, пленяя сердце… душу… разум… Венчаю себя милостями вашего превосходительства; в триумфе моей к вам, милостивому государю моему, преданности, чистейшая моя к особе вашей дружба не исчезнет…»

В декабре 795-го года, после взятия Варшавы, полководец с триумфом явился в Петербург. Поселившись по указанию императрицы в Таврическом дворце, он и там не изменял солдатским своим привычкам: спал на сене и окачивался по утрам ледяною невскою водой. Под впечатлением встречи с ним Державин написал:

Когда увидит кто, что в царском пышном доме
По звучном громе Марс почиет на соломе,
Что шлем и меч его хоть в лаврах зеленеют,
Но гордость с роскошью положены у ног,
И доблести затмить лучи богатств не смеют, —
Не всяк ли скажет тут, что браней страшный бог,
Плоть Епиктеву прияв, преобразился,
Чтоб мужества пример, воздержности подать…

Обращение Державина, шире — поэзии второй половины XVIII века к образу Суворова имело свои глубокие причины. Суворов был явлением исключительным, уникальным во всей военной истории славного своими ратными победами столетия и в то же время — как бы итоговым. Великий полководец России, ее первая шпага, он имел простую и чистую душу солдата, соединял энциклопедическую образованность с истинно народным, смекалистым умом и среди других блестящих отечественных военачальников являл собой идеал русского военного человека. Это о нем провиденциально писал Петр I в своем «Уставе»: «Имя салдата просто содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышняго генерала, даже до последнего мушкетера…»