Я должен был положить что-нибудь перед дверью с целью задержать маму, ну или услышать скрип пола в коридоре, чтобы отсесть от Эммета, прежде чем она войдет. Я должен был сделать хоть что-то, чтобы это предотвратить. Но я был настолько погружен в счастье, утопая в прикосновениях Эммета (он ненавидит мягкие прикосновения, но ко мне он прикасался невозможно сладко — я думал, я растаю), что даже забыл проявить осторожность.
Я так потерялся в своем долгожданном первом поцелуе с моим парнем, что даже не знал, что мама вошла в комнату, пока она не закричала. Скорее это был даже не крик, а вопль с серией удивленных возгласов.
Если быть честным, я не говорил ей, что я гей. На самом деле, я старался не допустить, чтобы она узнала об этом. Было достаточно плохо и то, что я был депрессивным неудачником. Мне не хотелось знать, как она отреагирует на то, что вдобавок ко всему я еще и гей. Так что она не только застала меня с другом, но и узнала, с каким гендерным типом я хотел встречаться.
Кроме того, я целовался с ЭММЕТОМ. Я недооценил ее к нему антипатию, не понимал, что на самом деле она просто пыталась его терпеть.
Мама стояла в дверях, широко раскрыв глаза. Сначала она смотрела на нас и бормотала.
— Вы... что? Джереми! Почему?.. Что?.. Боже мой! — Она закрыла рот руками и попятилась.
Можно подумать, она застала меня за потрошением котенка, а не целующим своего друга.
Кроме того, она не видела поцелуй. Она видела лишь наши объятия.
Мое лицо стало гореть, а смущение и дискомфорт распространились по телу, как сыпь. Эммет, сидевший рядом со мной, окаменел и стал качаться взад и вперед, выстукивая по своей ноге SOS тройным стокатто16. Это был один из его знаков, означающий, что он расстроен и не знает, как реагировать, не знает, что должен делать. Я тоже не знал.
Мама сердито направила на Эммета палец.
— Убирайся! Убирайся из моего дома, сейчас же!
Эммет закрыл глаза и стал громко напевать, раскачиваясь взад и вперед, отстукивая SOS снова и снова.
Я хотел взять его за руку, но его левый кулак был крепко сжат и лежал на его ноге, а правая рука была полностью поглощена выстукиванием отчаянного ритма. Я переживал за него, и появившаяся во мне потребность его защитить придала мне достаточно храбрости, чтобы заговорить.
— Мама, прекрати! Ты его расстраиваешь!
Покачав головой, она проигнорировала меня и сердито провела пальцем по воздуху, от Эммета к лестнице.
—
Её лицо стало уродливым, перекосившись от гнева, губы сжались, а подбородок дрожал от ярости.
— Как ты посмел прийти сюда и воспользоваться моим сыном? Ты, маленький, гадкий
Теперь раскачивание Эммета заставило кровать скрипеть, а когда он зажал свои уши руками, его напевание превратилось в гортанные стоны. Все положение его тела изменилось, все в Эммете, которого я знал и о котором заботился, зачахло, оставив лишь странную, страшную скорлупу.
Я думал, так и должны были выглядеть аутисты, до того, как встретил Эммета. Он уже не был тем мальчиком, который целовал и обнимал меня. Я ненавидел, что он дошел до такого. Ненавидел свою мать, которая сделала это с ним.
Я хотел бы сказать, что встал и накричал на нее, что гневно защищал Эммета и оберегал его. Мне стыдно признаться, но все, что я сделал, это сжался на кровати. Я чувствовал жар и холод, головокружение и тошноту.
Паническая атака охватила меня так быстро и неожиданно — вот я сижу на кровати, съежившийся и неловкий, и вот я уже валяюсь на полу в позе эмбриона, потея и тихо плача, мой мозг заполнил раскаленный ужас, а зубы лязгают друг об друга.
Я не знаю, сколько Мариетте понадобилось времени, чтобы приехать, но внезапно она оказалась здесь, стояла на коленях возле Эммета и успокаивающе с ним разговаривала. Эммет замкнулся в своем пугающем внутреннем мире, его невидящий взгляд был устремлен в какую-то точку на моем ковре, и он все еще раскачивался и издавал ужасные звуки, но Мариетта сидела перед ним и шептала. Её тон, такой умиротворяющий, успокаивал и меня, несмотря на то, что она даже не взглянула в мою сторону. Она посвятила себя Эммету. Мариетта не прикасалась к нему даже пальцем, но при этом окутала его лучше, чем любые физические объятия. Мой взгляд заволокла паника, но я наблюдал за тем, как она победила и вытащила моего Эммета на поверхность.
Моя мама была в гостиной. Я слышал, что она разговаривает с тетей Эммета, слышал, как повышается их тон, когда они начинают спорить. Я не мог разобрать слов, да и, в любом случае, мне не хотелось их слышать.
В основном я смотрел на Эммета с Мариеттой и хотел, чтобы кто-нибудь поговорил со мной таким же тоном. Я видел, насколько она хочет поддержать его, и часть меня вопила и кричала во мне так же, как Эммет делал это снаружи.