Тюрьма рабов в Гаджи была худшим местом из тех, в которых Истену довелось побывать. Худшим до тех пор, пока он не оказался в Пустыне. Теперь каменный мешок с крохотным окном вспоминался с ностальгией. Там не было палящего солнца. Там не было ветра, вновь и вновь бросающего в лицо песок. И там не было Пустыни, с ее безбрежными барханами, с ее жарой днем и холодом ночью, и, самое главное, с ее непрекращающимся шепотом.
Впервые этот шепот донесся до него на вторые сутки прибывания в Пустыне — неразборчивые слова на самом пределе слышимости. Сперва Истен посчитал их звуковыми галлюцинациями, навеянными жарой и ветром, но они длились слишком долго и слишком настойчиво.
— Ты их слышишь? Голоса?
Альмар, сейчас шедший первым и собиравший льдинки, оставляемые амулетом, обернулся.
— Голоса? Откуда? Что за голоса?
— Песок… будто шепчет. Не слышишь?
Альмар недоуменно покачал головой и протянул Истену несколько льдинок.
— Прижмите ко лбу. Вам, наверное, голову сильно напекло.
Истен взял. Наверное и впрямь — голову. Хорошо хоть сейчас стояла поздняя осень. Истен не хотел даже думать о том, насколько невыносимой была бы жара, окажись они среди песков в летние месяцы. И так им пришлось пустить подолы от нательных рубах на головные уборы. Получилось подобие тюрбана, которое хоть немного защищало от прямых солнечных лучей.
Истен прижимал эти льдинки ко лбу и к вискам, пока они не растаяли, но лед не помог, голоса не прекратились. Когда он еще раз спросил о них Альмара, уже поздним вечером, тот снова покачал головой, но в его взгляде появилась тревога.
Наверное, мальчик боялся, что рядом с ним может оказаться безумец. Сам Истен начал бояться именно этого — что он сходит с ума и шепот тому подтверждение. Истен слышал его, даже засыпая.
На третий день путешествия он начал различать в этом шепоте слова. Иногда голоса говорили на старо-киренском языке, иногда на современном языке империи, а иногда и на более экзотических языках. Эти слова пока не складывались во фразы, хотя Истен, вопреки собственному желанию, пытался вникнуть в их смысл. Еще он пытался затыкать уши, но шепот проходил через любую преграду беспрепятственно даже тогда, когда все остальные звуки отсекались. И чем дальше, тем больше Истен уверялся в том, что голоса звучат на самом деле в его голове.
Может быть, он давно шел к безумию? Может быть со смерти отца? Или даже раньше, с каких-то событий, которым тогда он не придал значения?
Ни маги, ни уж тем более обычные знахари безумие не лечили. Только шаманы могли проникнуть в разум человека и навести там порядок. И сейчас Истен заставлял себя крепко держаться за эту мысль. Он не позволит себе окончательно сойти с ума! Он не будет слушаться этих голосов, когда — а он был уверен, что случится это скоро — когда они начнут от него что-то требовать. Он не будет им подчиняться. И когда они выберутся из Пустыни — а они обязательно выберутся — он найдет сильного шамана, который его вылечит.
Обязательно…
Утром четвертого дня слова сложились во фразы.
Истену хотелось залезть себе в череп руками, лишь бы избавиться от них. Ему не нравилось,
Истен попытался спорить с голосами — мысленно, чтобы не пугать Альмара. Попытался объяснить им, что нет ничего прекрасного в мире, покрытом песком, но быстро понял, что голоса его просто не слышат, продолжая гнуть свое:
К вечеру четвертого дня Истен начал бояться, что скоро он согласится со всем, что голоса говорят, лишь бы они замолчали. И не только согласится, но и выполнит…
— Вам плохо, — это был не вопрос. Альмар спрашивал в предыдущие дни, сегодня он утверждал.
Истен заморгал и с недоумением посмотрел на мальчика, который вдруг оказался выше него ростом. Потом посмотрел вниз. Оказалось, он стоял на коленях, а его руки словно по собственной воле пересыпали песок из одной ладони в другую.
— Я… — Истен поднялся на ноги. Пошатнулся, но вернул равновесие. — Я плохо спал ночью. Все нормально.
На пятый день пути они увидели вдали горы.