Деревянные пятачки

Ольга Николаевна высоко подняла брови, что выражало у нее среднюю степень радостного удивления.

— Но этого мало. Там будет министр. Представляешь себе — при министре я все выложу!

Теперь жена кинулась ему на шею — это была высшая степень и удивления и восторга.

Ольга Николаевна, как, впрочем, и многие жены многих людей, отлично знала ту деловую жизнь, какой жил муж. Она ни разу в глаза не видела Покрасова, но могла без запинки рассказать обо всех его недостатках и промахах. Считала Ливанова человеком несправедливым, хотя и неплохим инженером, начальника группы — подхалимом и т. д. и т. п.

— Двести миллионов — это та цифра, которая не только сделает моим сторонником министра, но и докажет если не инженерную безграмотность Покрасова, то по крайней мере его, безответственность. Выводы, по-моему, ясны! — Он положил руки жены на плечи, посмотрел в ее глаза. — А сейчас — обедать!

Но и во время обеда он не мог не говорить об этом. К супу только притронулся. Жаркое ковырнул вилкой. И встал из-за стола.

— Ты сейчас, Оленька, сходишь на почту. Отправишь телеграмму. Но я не дурак, чтобы раскрывать свою тему. Я напишу, что непременно буду и что тема для выступления у меня есть. Впрочем, можно так сообщить: «Некоторые вопросы по изысканиям и проектированию». Загадочно, непонятно и вместе с тем правильно. — Он показал кончик языка, засмеялся и тут же написал телеграмму.

— Надо тебе шелковую рубашку выстирать, — сказала Ольга Николаевна.

— Непременно. И не мешало бы освежить галстук. Но это потом, — быстро сказал Вагин. — А сейчас работать.

Весь вечер и большую часть ночи он просидел за столом — писал речь, которую скажет в главке. Два раза пришлось наполнять автоматическую ручку чернилами, прежде чем речь была закончена. Была глухая ночь. Где-то внизу у трамвайных путей работали сварщики. Белые всполохи, дрожа и подпрыгивая, метались по высокой стене дома напротив. Теперь, в тишине, были слышны гудки паровозов. Они гудят и днем, но за городским шумом их не слышно.

Хотелось лечь, закрыть глаза. Отдыхать. Вагин знал: в его выступлении нет ни одной бездоказательной мысли. Все аргументировано. На этот раз никому не удастся отделаться от него, обвиняя его в карьеризме. При чем тут карьеризм, если он борется за двести миллионов государственных, рублей?

На столе лежала почтовая квитанция. Телеграмма уже в Москве. Завтра ее вручат начальнику главка. Послезавтра он, Вагин, сам явится в главк. Впервые. И тогда все решится.

Он лег, но еще долго думал. Надо было учесть все непредвиденные возражения. Ему хотелось выйти совершенно чистым из этой борьбы.

Наконец перед восходом солнца сон сморил его.

3

Он, как и всегда, аккуратно явился на работу. Звонок застал его за столом. Сотрудники молча приступили к работе. Зажгли настольные лампы. Затрещал первый арифмометр. За ним другой, третий... Начался обычный трудовой день.

Вагин достал из портфеля написанное выступление.

«Вопрос слишком важен, чтобы излагать его устно, — скажет он вначале. — Разрешите читать». И дальше пойдет текст.

Строка за строкой Вагин внимательно перечитал все листы. Кое-где поправил фразы. В одном месте убрал слишком резкое слово. Горячиться не надо. Сила — в спокойствии и аргументации. Прочитав, подумал и не

нашел, что еще добавить или изменить. Хорошо было начало, говорившее о высокой ответственности, которую должны нести инженеры-проектировщики, добротная середина насыщена фактами и мыслями, хороша концовка, подводящая итог всему сказанному. Выводов не будет, но железная логика всего выступления естественно подведет к ним, и тогда станет ясно, что Покрасову таких ошибок прощать нельзя. Взоры всех сойдутся на нем, Вагине, и тогда тоже станет совершенно ясно, кто может достойно возглавить инженерную работу в конторе.

— Распишитесь, Борис Николаевич, — сказала Катюша и положила перед Вагиным билет и ведомостичку.

«Стрела», вагон номер пять, тридцать шестое место.

На какое-то мгновение у него вдруг сжалось сердце, Вагин попробовал было разобраться, что же его томит, но тут подошел Бухарев. Поговорив о незначительных вещах, он спросил Вагина, стараясь казаться спокойным:

— Как, вы думаете, отнесется главк к береговому варианту?

Вагин почувствовал, как кровь отхлынула у него от сердца, но, тоже стараясь казаться спокойным, спросил:

— А что вас тревожит?

— Почему вы спросили, что меня тревожит?

«Действительно, почему я так спросил? — подумал Вагин. — Я начинаю проговариваться». Он отвел взгляд в сторону.

— Мне показалось, что вы волнуетесь... Я... уже говорил вам, что береговой — это пример мужественной мысли, неповторимого своеобразия...

Бухарев внимательно посмотрел на склоненную голову Вагина и молча отошел.

«Он чем-то встревожен, — подумал Вагин про Бухарева. — Неужели возник параллелизм? Ливанов, по всей вероятности, догадывается о другом, более экономичном варианте, нежели береговой... Это ощущение, наверное, меня и томило. Но чего ж тут опасаться? У меня готовые расчеты, у них только догадка. Нет, тут все в порядке... Тогда что же меня томит?»