Деревянные пятачки

— А вы спокойнее, не кричите.

— Я не кричу. Это уж у меня голос такой. Только где же ее искать-то?

— Этого я не знаю. Но без разрешения матери нельзя усыновлять. К тому же, может, он из детского дома сбежал?

— Это сначала сбежал, а потом она бросила его.

— Это все он говорит.

— Да не только он, и я говорю. Вы мне поверить можете? Ведь я и на войне был. И вот уже двадцать лет на одном заводе работаю. Орденом недавно меня наградили. Почему же вы не хотите мне поверить?

— Вам я верю. А вот ему погожу. У нас на этот счет всякие случаи бывали.

— У меня только один интерес, товарищ начальник, чтобы мальчонка не пропал. Ведь на базаре его подобрал.

— Ну, если бы не вы, милиция подобрала бы его. Не пропал бы. У нас на этот счет государство заботится.

— Но если мальчонка не хочет в детский дом, а в семью хочет, и мы хотим?

— Так я не возражаю, только надо как следует оформить усыновление.

— Так помогите мне! Как же я усыновлю, если не знаю, где его мать.

— Вы опять кричите.

— Да не кричу я, это от работы такой у меня голос. Извиняюсь. Только мне одно непонятно — что же такого я плохого делаю, что вы не можете мне помочь. Или вам потом будет приятней заниматься с ним, когда он станет преступником?

— Ну, до этого не допустим.

— Я бы не допустил! А теперь как? Что с ним делать-то?

— К нам приведите.

— То есть как это к вам?

— Да так, вы не имеете права без документов его держать. Приведите к нам, а мы его определим куда следует.

— Да вы что? Как же я тогда ему в глаза посмотрю? Ведь я же обнадежил его, обещал, что он у меня будет жить. А теперь что же выходит? Обман!

— Слишком вы доверчивы. Ведь вы же ничего не знаете о нем. Мало ли чего он вам наговорил. А где у вас гарантия? Он поживет у вас какое-то время и сбежит, да еще кое-что прихватит. У нас и такие случаи известны.

— Не сделает он этого. Поверьте мне... Очень прошу, дайте ему прописку.

— Не могу.

— Ну, на мою ответственность,

— В таких случаях я сам за вас отвечаю.

Вышел я от него сам не свой. Домой идти никак не могу. Что там скажу? Как объясню мальчонке, чтобы он понял, если я сам ничего не понимаю? Долго я ходил из улицы в улицу, и вдруг меня осенило. Я снова к начальнику. Повезло, застал его.

— Ладно, я же не возражаю, согласен, можно и к матери обратиться, Искать ее буду, только пусть мальчонка у меня это время живет. Может, за месяц какой ее найдем, Ему в школу надо...

— Я же сказал вам — так нельзя. Я не хочу отвечать за него и за вас. И вы должны привести его сюда, или я буду вынужден прислать к вам милиционера. Нельзя, поймите вы меня!.. Ну, побудет он в детском доме, найдем мать, и если она разрешит, так разве я возражаю? А так нельзя!

Ушел я от него убитый. Прямо убитый ушел. До вечера домой не показывался. Ну конечно, явился чернее тучи. Жена сразу поняла. Встревожилась. Пошел я к Толе в комнату. Сидит он за столом, тетради надписывает: «Ученик четвертого класса «Б» Анатолий Васюгин». Чуть не сорвался я, чего-то к горлу такое подкатило, что дышать стало нечем. А он спрашивает:

— Папа, когда в школу, завтра?

— Завтра, говорю, а теперь пора спать.

Ну, когда он улегся, рассказал я все жене.

— Неужели поведешь его?

Что ей ответить? Что сказать? Сам не поведу, придут. Так и сказал. Да, видно, громко...

Всю ночь мы не спали. Так, к утру, задремали немного, И то ли послышалось, то ли на самом деле стукнула дверь. Вскочил я, прошел в прихожую. Сразу увидал— нет Толькиного пальто. В комнату к нему. Никогда постель не заправлял, а тут заправлена. Ушел!

А через день получили мы письмо:

«Дорогие папа и мама!

С приветом к вам Галя. Папа, мы очень просим, забирайте нас к себе. Мама, мы будем слушаться. Мама, как здоровье Толи? Папа, я учусь на четверки, только одна тройка. Папа, мама, возьмите к себе...»

1968

Как живой

— Никуда он не уезжал из деревни. А в деревне кто ж карточку сделает?

Она мне рассказывает, я слушаю и смотрю на портрет ее сына. Портрет висит в простенке, прикрытый, как водой, зеленоватым стеклом. Рисунок сделан углем. Есть в нем то, что заставляет неотрывно глядеть на него, испытывая почему-то и чувство жалости к этому большеглазому парню, и тревогу в каком-то недобром предчувствии за его жизнь.

— Сколько я испытала да перенесла из-за него, так и за ночь всего не перескажешь. Один он у меня был. На всю жизнь один.

Лоб у Анны Семеновны красный, словно ошпаренный, под глазами фиолетовые пятна, щеки в коричневых, твердых, как старые шрамы, морщинах, у стянутых в узелок темных губ белые пятачки. Видно, немало постаралась жизнь, чтоб так изукрасить ее лицо. Но в глазах извечная бабья доброта, и только стоит памяти чуть коснуться хорошего, как теплеет взгляд и столько в нем еще чудом сохранившегося жизнелюбия.

— Родился Гришенька здоровущий, на загляденье. Три подбородка, и плакать не может. Басом тянет. (Здесь Анна Семеновна улыбнулась и посмотрела на меня с гордостью.) Окрестили мы его в церкви. Идем домой. С маманей я жила. Ни отца, ни братьев у меня не было. Померли от тифа. Потому и заступиться-то было некому. А навстречу вот он и сам. Маманя и потянула меня к нему.