Деревянные пятачки

Сели мы с ним в разные вагоны. Не успел я разместиться, а он тут как тут.

— Папа, постель мне брать, или так проваляюсь на полке?

— Зачем же валяться, бери.

Дал ему деньги. Гляжу на него, и даже не по себе стало, до того он плохо одет. Раскрыл чемодан, достал рубашку. Но куда она ему. Утонет. Таких, как его шея, три в мой ворот войдет. Ладно, свитер оказался. Отдал ему. Куртка была из толстой материи, я все в ней на процедуры ходил. Вроде пиджака ему пришлась. На ногах носки рваные, грязные. Носки дал. Ну, полотенце, мыло. Отправил в уборную.

— А что снимешь, выбрось!

— И рубашку выбросить?

— Бросай!

Убежал он, а соседи на меня с любопытством глядят.

— Что ж это, сын ваш? — спрашивает один, лысый такой.

Ну что ему ответить? Да и зачем? Любопытствует из пустого, сразу видно. Промолчал я. Тогда соседка — она напротив меня разместилась в купе — тоже интересуется:

— Почему же он у вас в таком виде?

Вижу, все равно не отмолчаться. Рассказал.

— Ой, смотрите не раскайтесь, — сказала соседка — как-никак, а он уже испорченный. Получше присматривайте, особенно первое время. А то и ограбить может.

Ушел я. Не терплю таких людей. Сами палец о палец не ударят, чтобы помочь человеку, а вот чтобы смуту внести в душу того, кто отзывчив, на это их хватает. Стою у окна. Курю. Думаю. Радуюсь, что мальчонку подобрал. Не стеснит он нас. Квартира хотя и малогабаритная, но двухкомнатная. Сын был. Женился. Ушел к жениной родне. Вот его место и займет мальчонка... Вдруг кто-то тихонько в спину — толк. Оглянулся, Толя стоит. Умытый, причесанный, в свитере и куртке. Глаза блестят. Улыбается... Уж больно хорошая у него улыбка оказалась, мягкая, доверчивая.

— Ну вот, все получше, — сказал я, — а как приедем домой, купим по размеру,

И так на сердце стало хорошо, как давно уже не было. Так давно, что не помню когда, если и было. Это, верно, потому, что жил хоть и честно, и работал как надо, а ничего похожего не происходило. День за днем, месяц за месяцем, то на работу, то с работы, в кино другой раз сходим, в гости, к нам кто придет. Собой жили. А тут вон какой случай. И чувствую, как все родней мальчуган мне становится, и уже радуюсь тому, что не обошла меня доброта стороной.

— Ну что ж, теперь и поесть можно. Пошли-ка. Проголодался, наверно.

— Да нет... Я другой раз дня по два не ел, а нынче сытый. Шофера в санатории накормили. Так что до утра хватит.

— Ну, до утра. Утром мы само собой, а сейчас тоже надо.

В купе, как мы вошли, затихли. Мальчонка сразу почувствовал, что разговор, видно, о нем шел. Остановился в проходе.

— Иди, иди, сынок, — позвал я, — садись смелее, это моя лавка, — и попросил лысого, чтобы он уступил место.

Доехали мы до Ленинграда хорошо. И все было хорошо. Жена обрадовалась мальчонке, как родному. Да я и не сомневался, полагал, так и должно быть.

Ну, первым делом, конечно, одели его. Все как полагается, вплоть до школьной формы. Портфель купили, тетрадки, карандаши, ручку. Сводили его в цирк, в ТЮЗ. Рад-радешенек. Как щегол — только и вертит головой туда-сюда. Все ему интересно. Стол ему поставили, за которым он будет делать уроки. Пришел я как-то с работы, гляжу — чего-то пишет.

— Это я, — говорит, — папа, письмо сестренкам пишу, как мне хорошо у вас.

Повела его жена в школу. Я на работе был. Мне и в голову не приходило, что могут возникнуть какие-то осложнения. Конечно, понимал — мальчонка пропустил год, да и в этом году опоздал чуть ли не на два месяца. Ну и что? Ведь бывает же, что и по второму году другие ученики остаются в том же классе. Но оказалась совсем другая причина. Директор школы — и ведь женщина, вот что непонятно мне, — отказалась его принять, побоялась, что на учеников он может плохо повлиять. Жена и так ей, и этак, ну да разве докажешь, если человек не расположен.

— Ладно, — говорю жене, — не расстраивайся. Не одна школа. Есть и другие. Завтра отпрошусь с работы, сам схожу.

И пошел. Мальчонку взял с собой. В другой школе директором оказался мужчина. Объяснил я ему.

— Хорошо, пускай приходит. В четвертый «Б» класс его зачислим, только документы на него принесите.

— Да нет ничего у него, — говорю.

— А вы сходите в милицию. Пусть хотя бы прописку дадут.

— Это, — говорю, — можно. Схожу.

Тут же и пошел. Толю отправил домой, а сам пошел. Сначала к паспортистке сунулся, но она говорит — надо к начальнику идти. Пошел к начальнику. Принял он меня. Выслушал и говорит:

— Для того чтобы его прописать, надо вам сначала усыновить его. А чтобы усыновить, нужно разрешение матери.

— Да какое же может быть разрешение, если она бросила его?

— А этого ни вы, ни я не знаем.

— Как же не знаем, если он мне все рассказал?

— Мало ли что он расскажет. Он, может быть, сбежал от матери.

— Зачем же ему бежать от хорошей матери?

— Бывает, что и от хорошей бегают. Всякое случается.

— Да где же ее найдешь? Она, может, и фамилию свою сменила.

— А может, она сама уже подала в розыск?

— А если не подавала и не собирается, потому что ей мужик дороже своих детей, тогда как?

— Тогда ее искать надо.

— Да как же ее найдешь? Может, она и верно фамилию сменила?