Деревянные пятачки

— Ну-ну, в такой праздник одному быть не полагается. — Он глядит на меня, широкоскулый, с твердо поставленными глазами, в черной звезде ресниц. — Дачник?

— Да.

— Чего ж скучаете? Идемте с нами.

— Жену ждет, да, видно, не дождется, — говорит Лукерья.

— Тогда тем более. — Голос у шахтера уверенный и добрый. — Идемте, идемте!

И вслед за ним вся его родня начинает приглашать меня. Я благодарю и отказываюсь. Говорю, что без жены не привык ходить по гостям.

— А-а, тогда это дело другое, — говорит шахтер и смеется, прижимая к себе могучую руку супруги. — Жены не любят, когда без них по гостям ходишь!

— Да не приедет она. Не приедет! Идем-ка! — уже радостно зовет меня Лукерья.

— Приедет. Еще будет последний автобус. Приедет!

Они уходят. Шахтер ведет под руку Лукерью. Мне видно, как она старается приноровить свой мелкий шаг к крупной шахтерской поступи. А я остаюсь ждать последний автобус.

Тени слились. И озеро стало темным. Только в той стороне, где село солнце, багрово в одной линии вспыхивают и тут же гаснут спокойно идущие волны. Но я уже почти не смотрю туда. Все жду, когда появятся огни последнего автобуса. На улице никого. Все разошлись по домам. В каждом доме свое веселье. И только в двух — у Лукерьи и в моем — темно...

Но ведь есть же еще последний автобус!

1968

Прощание с лесом

Анатолию Ивасенко

Весь август и сентябрь в лесу не умолкали голоса. Грибники целыми корзинами таскали белые и подосиновики. И никто уже не считал на штуки — укладывали одни шляпки, так много было грибов. Ехали в поездах, на машинах, мотоциклах, велосипедах — и всем хватало. И длилось это долго, до тех пор, пока не ударил заморозок. И сразу остудило возбужденный люд, и в лесу затихло. А дни после этого, как нарочно, установились сухие, солнечные, тихие — совсем не осенние, и показалось, что лето еще не кончилось, что погода постоит, и снова потянуло в лес.

И я поехал туда, где провел лето. В поселке ко мне пристала бездомная собака Рыжуха, за последний месяц изрядно похудевшая, потому что дачники, те, кто подбрасывал ей остатки еды, давно уехали. Я поделился с ней булкой, и она увязалась за мной, преданно заглядывая в глаза.

С утра по небу вяло тянулись низкие рыхлые облака, я даже подумывал: не посеет ли дождь? Но, как взойти солнцу, стало прореживать, облака погнало быстрее, они заклубились, словно дым на ветру, и местами стало просвечивать голубое небо, но уже не теплое, как летом, а холодноватое, и вскоре открылось все, чистое, ясное, и по нему свободно поплыло солнце. И ветер стих.

— Ну, куда пойдем? — спросил я Рыжуху.

За поселком можно идти в любую сторону, всюду лес. Но меня потянуло к Щучьему озеру. До него далеко, километров пять, но это и хорошо. Хотелось идти и идти, уходить в тишину, вдаль. Я люблю бродить лесом один, чтобы не быть связанным, не ожидать отставшего, не идти на его голос. Было время — я робел забираться в неведомое. Вот так однажды случилось, когда я вышел к Шучьему озеру, где до этого никогда не бывал. Но прежде чем попасть, заблудился, влез в какую-то топь, заросшую густым кустарником, долго продирался сквозь него, собирая лицом всю паутину, перелезал через рухнувшие стволы, перепрыгивал канавы с коричневой, подернутой маслянистой пленкой водой, и уже раскаивался, что полез в эти заросли, когда сплошняк стал редеть, и я вышел на поляну, и неожиданно уперся в кривое, похожее на подкову, черное озеро. Оно насторожило меня своим застывшим покоем. Было ощущение, что я забрел не туда, куда следует заходить человеку. Там даже птиц не было слышно, не плескала рыба, и ветер не трогал гладкую, как плексиглас, плотную воду, заваленную у берегов мрачными топляками. И мне стало не по себе, и я ушел, и рад был радешенек, когда выбрался на дорогу. Но позднее, уже не раз побывав в этих местах, узнал, что в низинке бывает полно «путиков» — этих серых, крепеньких, с трубчатой ножкой соляников, а на гребне холма, среди берез, немало вытянувшихся, как по команде, высоких черноголовиков, и уже не испытывал той робости, какая заставила меня в тревоге уйти в тот первый раз, и уже отдыхал на берегу и смотрел, как щука нет-нет да и ворохнет тихую воду.

И теперь, в последний раз в этом году, мне захотелось побывать там. Если уж прощаться с лесом, то надо начинать с любимых мест. А они пошли сразу же за болотом.

Я знал это большое болото летом. Тогда, на рассвете, куда бы я ни посмотрел, всюду виднелись подвешенные в воздухе круглые, как в тире, мишени — паучьи тенета, унизанные росой. Их было тысячи, больших и малых кругов. Теперь же ни одного. Видно, заморозок ударил и по мелкой живности. Чистое, тихое пространство ровно освещалось холодным солнцем. И ни души. Ни звука. Только всхлипы сапог, когда я шагал по зыбкому, податливому мху.