Деревянные пятачки

— Да полно тебе грешить-то! — дергала его за руку жена. — Трясучий. — Это она так прозвала его за то, что от старости стал весь трястись, даже губы у него тряслись. — Ты поджег дом-то, ты, своей цигаркой... ведь с локоть заворачиваешь... ну и заронил искру, а Василий-то Андреич Топляков вот уже с месяц как помер, царствие ему небесное... Путаешь все, старый... — И старуха широко перекрестилась, глядя на полыхающий дом, и в ее глазах сверкнули рубинами две остановившихся слезы.

1973

Новый егерь

На станции их встретил егерь, рослый мужик с бородой и без усов. Он помог погрузить вещи на телегу, усадил Клавдию Алексеевну и легонько тронул вожжами лошадь. Поехали. Не больше, как с час назад, прошел дождь, на дороге лежали лужи, но уже солнышко приветливо освещало мокрые кусты, поля, перепаханные под озимь, озерко, по берегам заросшее камышами.

Клавдия Алексеевна сидела среди вещей, придерживая их обеими руками, глядела по сторонам, проявляя скорее настороженность, чем любопытство, и, чем дальше уходила дорога в лес, тем строже становилось ее лицо. Она совсем не представляла, что ожидает ее впереди, и вся эта поездка казалась ей непонятной и дикой. Но она привыкла во всем подчиняться мужу. Подчинялась и теперь.

Он же, радостный, даже счастливый, что вот наконец-то достиг своего, размашисто шагал рядом с егерем. Он был в болотных сапогах, в короткой куртке, с прилипшими ко лбу седыми волосами. Привычно отмечал все, достойное внимания охотника, и если спрашивал о чем-либо Макарова — так звали егеря, то единственно ради своего удовольствия. Он не понимал, почему этот человек уходит отсюда. И все опасался, как бы тот в последнюю минуту не передумал и вдруг не изменил своего решения. Ему трудно было постичь: как это можно отказаться от такой благодати.

«Не шутка — любить дело и как следует не прикоснуться к нему, — размышлял Николай Васильевич. — Но теперь-то уж я не только коснусь, а влезу в само нутро природы».

Всю жизнь он тосковал по деревенским зорям, по речке, узенькой, мелководной, в которой «щупал» рыбу под корягами с ребятишками, по болотам с тихими озерками, с которых снимались утки и улетали вдаль по вечернему небу. Все это было отнято у него. Мальчишкой послали в город, в обучение. И детство и юность прошли сначала в чадной мастерской, потом в грохочущем цехе. А тут еще женился, появились ребята, и далеко-далеко, как несбыточное, отодвинулись алые зори.

Повеселее стало, когда догадался купить ружье и начал пропадать выходные дни на охоте. Утро еще только дымится. Тишина. Чуть слышно лопотание осинника. Сладковатой прелью отдает прошлогодняя листва. Стоят папоротники. Если потереть лист папоротника, запахнет свежим огурцом. Разве это не жизнь? Нет, что ни говори, а человек имеет право пожить в свое удовольствие, пожить так, как ему хочется. Он, слава богу, поработал. Немало потрудился. Девчонок вырастил, выдал замуж. Можно подумать и о себе.

Дорога отвернула влево. Подвода въехала в густой ольшаник. Когда-то его подрубали, но теперь он разросся и образовал собой настоящий свод. И сверху и с боков доносился птичий пересвист. Но не тот летний, озорной, а скорее озабоченный, и лишь стоило телеге стукнуть о камень, как в кустах зашумело и птицы стаей снялись. Конец сентября чувствовался не только в этом. Тяжелые пожелтевшие листья отрывались от веток и, словно в раздумье, плавно качаясь, тихо падали, устилая дорогу.

Жаль было, что лето уже кончилось. Но и осень хороша! В ней особенно много чуткой тишины, спокойного отдохновения после страдной поры душного лета, грозовых ливней, слишком яркого солнца. Пожалуй, Николай Васильевич любил осень больше, чем другие времена. Ему так и рисовалась охота по чернотропью, когда заяц уже успел побелеть и так четко виден среди мокрых, почерневших кочек и кустов.

— И зайцы есть? — спросил он Макарова.

— Есть, — беспечно улыбаясь, ответил егерь. — К дому подбегают. Яблони оберегайте. — Он забежал поперед лошади, сбросил на землю жерди с изгороди, и подвода въехала на участок. И сразу подул ветер. По обе стороны от дороги закачались, закланялись, будто приветствуя, кусты черносмородинника. Зашумели яблони. И на фоне серой воды показался дом. Он стоял на берегу бухты. По ее краям рос высокий камыш. Вода в бухте лежала спокойно, а там, на выходе, видно было, как серые волны, перекатываясь, уходят в простор. И простору этому нет конца.

Вплотную к домику подходили высокие, обрывистые скалы. На их камнях, неведомо как держась, росли сосны. Они, словно по ступеням, подымались до вершины, спускались и появлялись вновь уже далеко, на другой вершине, более темные и слитные.

«Эх, жалко, нет солнца, при нем бы вся эта местность выглядела куда веселее!» — подосадовал Николай Васильевич и посмотрел на жену: нравится ли ей?