Деревянные пятачки

«А-а! — закричал Васька, когда понял, что это никакие не палочки, а собственные пальцы летят, — А-а-а!..»

Самый трезвый из них был Мишка Шуршенников, недаром его в лавку всегда посылали, — сколько ни выпьет, ни в глазу: он тут же сообразил, что случилось, и потрусил к телефонной будке. Она стояла неподалеку от гастронома.

«Алё! — крикнул он, набрав нужный номер. — Давайте скорее неотложку, человеку пальцы дисковкой отхватило!»

Его спокойно спросили, где находится человек, сколько ему лет, фамилия, имя, отчество, Мишка на все вопросы ответил, только не знал, как по отчеству Ваську Железнова, но это оказалось неважным, и минут через десять неотложка была на месте, и в нее посадили Ваську Железнова с завернутой в рубаху кровоточащей рукой.

«Покедова! — кричал Васька, хорохорясь. — Поехали! Деньгу моей бабе не давайте, пусть Гаврилыч сохранит!»

Потом была операция, короткий, как ему казалось — веселый, разговор с хирургом, и, пожалуйста, на выход, без бюллетеня, потому как потерпевший, то есть он, Васька Железнов, был в нетрезвом состоянии.

«Н-ну-у... — покрутил Васька головой и посмотрел на обмотанную бинтом руку. Она была круглой и толстой, словно в белой боксерской перчатке. — Вот это натворил... Чего ж теперь делать? Куда я без руки-то? В сторожа?.. Вот это натворил!» Он еще пуще закрутил головой, словно пытаясь от чего-то освободиться, и полез в карман за сигаретами. Вытряс одну, сунул в рот и стал зажигать спичку, но без другой руки это оказалось трудно: спичка ломалась, тогда он зажал коробок коленями, для чего согнулся, и таким образом прикурил. Справившись с этим делом, он несколько приободрился, подумав, что и с одной рукой управился, а вспомнив, что большой палец на изуродованной руке цел, и совсем пришел в себя, решив, что еще легко отделался, мог бы и напрочь всю руку, потому что пьяноват-то был подходяще и ничего не стоило качнуться и башкой угораздить на дисковку.

«Да, считай, еще повезло, — удивленно-обрадованно подумал Васька, — могло бы всего наперекосяк...» И, успокоив себя этой мыслью, пошагал домой. И вполне вероятно, может, и дошел бы в таком расположении духа, но местная анестезия переставала действовать, и боль с каждой минутой становилась все забористей, и это стало сказываться на душевном состоянии, и снова Василия начали одолевать горькие думы. Они не были последовательны, не имели и своего развития, вспыхивали, как лампочки, то здесь, то там, но все мысли сводились к тому, что уж очень часто он пьет. «И с чего это я так хлещу?» — подумал Васька и поймал себя на том, что до нынешней минуты об этом не задумывался — здоровье позволяло, башка с похмелья потрещит, но кто-нибудь подвернется, или сам сообразит хватить стакан «красноты» или кружку пива, и уж совсем красота, если чашку водки. И враз поднимется дух, и голова станет яснее ясного, и смысл жизни появится, и незаметно, как день прошмыгнет, а вечером, после работы, всегда что-нибудь наклюнется, какая-нибудь халтурка на час-полтора, и снова можно заводиться на всю катушку. И так изо дня в день без праздника праздник. И ни разу не задумывался: зачем пью? А тут задумался, но не нашел ответа. Горя не было, и какой-либо тоски тоже не было, чтобы которая щемила сердце, как вот эта боль, — он бережно покачал руку, стало немного полегче. «С чего же я пью?» — спросил он себя и вспомнил тот день, когда хоронили отца. Он шел с матерью за гробом, и мать говорила ему: «Не пей, сынок... Не один погиб от этого зелья, не тем будь помянут покойничек, — уж попил и конец от вина себе нашел. Не пей, милый...»

И надо бы послушать матку, да где там, на поминках же и напился и, распустив по губе сопли, плакал и кричал, что теперь он хоть и без отца, но в семье старший, и вы, маманя, не сомневайтесь, все будет как полагается... Но тогда еще в парнях пил редко, от случая к случаю, и после армии пил мало. Начал закладывать позднее, когда женился. Но и тут причины для пьянки не было. В жены взял хорошую деваху, нравилась, гордился ею перед другими парнями-женатиками. А потом стал пить. Да и то как сказать пить — от случая к случаю выпивал: то кто-нибудь подвернется, то сам к кому-нибудь подвернешься, и уже вроде скучно стало без дружков-приятелей, и дома не сидится, и всякий интерес к хозяйству начал отпадать, дров — и тех не хватало желания наготовить на зиму. «Наготовлю, только отвяжись!» — кричал он жене. А чего было кричать, баба правду совала, о доме, о ребятах заботилась... Подумав о ребятах, Василий снова закрутил головой.

Мимо, светя сухими светлыми огнями, промчался пустой автобус. «Сколько ж это времени?» — подумал Василий, удивясь тому, что автобус промчался пустым. Хотел посмотреть на часы, но они были замотаны бинтом. «Чтоб не потерял», — пошутила сестра, перевязывая руку, и Василий, не определив, который час, пошагал дальше.