Деревянные пятачки

— Да ничего, Витя... Иди отдохни, Витя...

— Забота, — усмехнулся он и покачал головой.

— Иди, Витя, иди.

— Ага... Ладно. Иду. — И вдруг крикнул: — Катушка! — И, взмахнув руками, ушел в горницу.

— Уж вы, пожалуйста, извините нас, — сказала хозяйка, — бывает, выпьет — и ничего, а вот сегодня вспомнил свою Катю. Это ж война. У него в голове платиновая пластинка... Уж извините его. — И низко поклонилась.

1970

Беда Василия Железнова

Ваське Железнову дисковой пилой отхватило четыре пальца. Конечно, будь он трезвый, такого бы не случилось, — пьяноват был, да и крепко поддавши. Потом сам рассказывал: «Посыпались пальцы, как палочки — одна, другая, третья, четвертая, только успеваю считать, и никак не пойму, чего это такое отскакивает от пилы, и только когда увидал, как кровь плеснула, как глянул на руку, так и понял — пальцы это мои. И закричал тут. Плохо мне стало. А как пришел в себя, заплакал. Так плачущего и в больницу привезли. А хирург, такой шутейник, говорит: «Надо было плакать, когда за пол-литру брался, а теперь поздно». А я еще ему: «Чего ж тогда было плакать, когда пол-литра — весело!»

И пока был пьян Васька, пока вгорячах не чувствовал боли, хорохорился, но, очутившись темным вечером на пустынном шоссе, после того как вместо руки появилась культя, затосковал. Хмель еще не вышел, но уже осознанно резануло по сердцу то, что случилось, и если тогда, в первые минуты, плакал от страха, то теперь заскулил от боли и от той бесприютности, когда человек остается один во всем мире и сознает, что ему никто не поможет и что жалость ближнего не облегчит его судьбу.

Домой он не спешил, зная, что доброе там его не ждет. По всей вероятности, жена узнала о его несчастье, конечно, встревожилась, но это не помешает ей изругать его как самого распоследнего человека, и в голову ей, конечно, не придет подумать: а каково теперь ему, инвалиду, жить? Чего одним пальцем ухватишь? Чего задержишь? Стакан — и тот не прижать... Подумав о жене, Василий оглянулся: было темно. Где-то далеко, наверно на другом конце поселка, однообразно, словно кто бил в жестяную банку, тявкала собака. По дороге тянул сырой ветер, заманивая к себе ненастье. Темным коробом выделялась в сумраке автобусная остановка, но Василий не пошел к ней — ему хотелось побыть наедине с собой. Разобраться, как это все произошло с ним, что он обезручел. До этого часа он не задумывался над своей жизнью. Жил будто во сне, без желаний. И если уж был к чему интерес, так это только выпить. Выпить же он всегда был готов. Редко, конечно, на халявину, но и не на свои, а на общую халтурку. Халтурка же подворачивалась всегда, и если с утра он знал, что предстоит такая работенка, то весь день ходил, будто по воздуху летал, и откуда шуточки брались, и лучшего положения в жизни, чем то, какое занимал, и не надо было.

Обычно халтурка приходилась на троих-четверых, таких же заводных, как он, жаждавших выпить. Из мастерской лесхоза брали дисковку с мотором и дружно торопились к заказчику. Заказчиком мог быть любой, кому надо было разделать дрова. Двое подносят, третий подает, четвертый режет на ровные кубышки. Работа идет спорко.

На этот раз халтурка выпала от директора пошивочного ателье. Не поскупился — по два с полтиной отвалил за кубометр, а всех кубометров — десять, вот и посчитай, сколько придется на нос. Чтобы работенка шла веселей, попросили у директора аванец, и, пока трое налаживали пилу, четвертый, легкий на ногу Мишка Шуршенников, смотал в гастроном за двумя пол-литрами. Опорожнили их. И ничего, ладно пошло дело — каждый зубчик у дисковки острый, что твоя бритва, как в масло идет в березу. «Дз-з-з!» — и чурка на сторону. И не заметили, как половину штабеля отмахали. Но тут он, Васька Железнов, намекнул, что, пока будут разделывать вторую половину, гастроном закроется и что не худо бы теперь расстараться «блондиночкой». С ним согласились и отрядили его к директору за валютой. Тот не стал осторожничать, выдал, благо полдела сработано. На этот раз Мишка Шуршенников принес восемь бутылок вермута, или, как его прозвали, «красноты», потому что водка кончилась. Из восьми четыре бутылки тут же опорожнили. И снова за работу. Но Ваське Железнову не работа, а уже другое на уме метелилось, у него всегда так — как попадет в ноздрю, так давай и давай. И он открыл еще бутылку, еще чашку опрокинул в себя. И вроде было все хорошо, дело пошло еще веселей, но ребята перестали допускать его к пиле, говорили, что он «набравши», и посылали его на подноску. Но он не соглашался с ними и все рвался на распиловку. К этому времени и остальные приложились каждый к своей бутылке и не стали ему возражать. Им уже, наверно, было все равно, пьян или не до конца хвачён Васька Железнов. А он, подогретый вином, разошелся вовсю. «Давай, давай! — кричал он. — Ух ты, мать твою без платка видел! Наваливай! Наваливай!» «Дз-з-з!» — и чурка в сторону. «Дз-з-з!» — и еще одна летит. Во как надо работать! И вдруг палочки запрыгали — одна, другая, третья... четвертая!