Деревянные кресты

Жизнь — но вдь ее защищаютъ до послдней судороги, до послдняго хрипа. Но вдь если бы они не надялись на санитаровъ, если бы въ лихорадочномъ бреду ихъ не манила къ себ, какъ счастье, лазаретная койка, они вышли бы изъ своей гробницы, несмотря на перебитые члены тла, на зіяющія раны въ живот, и поползли бы по каменнымъ плитамъ, цпляясь когтями, впиваясь зубами. Нужно много силы, чтобы убить человка, нужно много страданія, чтобы сломить человка… Все-таки это бываетъ. Надежда улетучивается, мрачная примиренность тяжело придавливаетъ душу. Тогда обреченный натягиваетъ на себя одяло, не произноситъ больше ни слова и, какъ тотъ, который умираетъ въ углу склепа, поворачиваетъ только свою разгоряченную голову и лижетъ сочащійся водой камень.

* * *

Кажется, что нтъ ни одного живого существа среди этихъ грудъ мусора и щебня, палимыхъ солнцемъ. Ночью мы дрожали отъ холода въ нашихъ норахъ, теперь мы задыхаемся отъ жары. Ничто не шелохнется. Прислонившись къ брустверу изъ мшковъ съ землей, съ такимъ же землистымъ цвтомъ лица, стоить караульный и ждетъ, замеревъ, напряженно, неподвижно, какъ тотъ мертвецъ, который лежитъ передъ часовней, скрестивъ руки, съ зіяющей раной на затылк, съ проломленнымъ черепомъ.

Снаряды продолжаютъ падать, но мы ихъ не слышимъ. Отуплые, охваченные лихорадкой, мы идемъ въ гости къ Сюльфару, въ его гробницу. Его можно найти по надписи: „Матье, бывшій мэръ“.

Съ утра до вечера онъ играетъ въ карты съ Лемуаномъ, и, проигрывая, кричитъ, ругаетъ его и обвиняетъ въ мошенничеств. Лемуанъ сохраняетъ спокойствіе.

— Не ори такъ, — говорить онъ ему только, — ты разбудишь мэра.

Насъ четверо въ узкой гробниц, и мы задыхаемся. Только три часа, вс фляжки давно осушены, а люди, отправляющіеся за пищей съ наступленіемъ сумерокъ, вернутся не раньше полуночи. Я не разговариваю, чтобы меньше чувствовать жажду. Эта пыль отъ раздробленныхъ камней и пороха жжетъ намъ горло, и съ сухими губами, съ біеніемъ въ вискахъ мы думаемъ только о томъ, какъ бы напиться, напиться, какъ животнымъ, опустивъ голову въ ведро.

— Ты намъ поставишь ведро вина, а, Жильберъ, — повторяетъ Сюльфаръ. — Мы станемъ на колни вокругъ него и будемъ пить, пока не лопнемъ.

Съ тхъ поръ, какъ онъ намъ это сказалъ, представленіе объ этомъ преслдуетъ насъ. Это невозможное наслажденіе заворожило насъ до безумія: пить, пить всмъ лицомъ, всмъ подбородкомъ, щеками, выпить цлое ведро.

Временами Демаши приходитъ въ бшенство. — Пить, — разражается онъ, — я хочу пить!

Ни у кого нть ни одной капли. Вчера я заплатилъ за кружку кофе два франка, но сегодня тотъ, кто продалъ мн, предпочитаетъ оставить кофе для себя. Однако, въ деревн есть колодецъ: человкъ пятнадцать убитыхъ лежатъ вокругъ него. Германскіе стрлки, взобравшись на стну, сторожатъ и ждутъ, пока подойдетъ, съ цлымъ рядомъ фляжекъ на ремн, самоотверженный товарищъ, я мтко подстрливаютъ его, какъ дичь. Теперь, при вход на кладбище, поставили подпрапорщика, и онъ не разршаетъ проходить. За водой ходятъ только ночью.

— А я теб говорю, что пойду, — оретъ Сюльфаръ. — Я предпочитаю, чтобы меня подстрлили, чмъ подыхать такъ, я чувствую, что сохну весь…

— Не ходи, тебя убьютъ, — говорить ему Лемуанъ.

Тогда Сюльфаръ всю свою ярость обрушиваетъ на него:

— Понятно, теб наплевать, неряха, ты пить не хочешь. Не принято пить, когда торчишь за плугомъ, ты привыкъ не пить на пол, парижанинъ въ сабо, свинопасъ…

— Если бы ты сильно хотлъ пить, — резонно отвтилъ Лемуанъ, — ты не оралъ бы такъ…

И мы садимся, прислонившись къ стн, и ждемъ. Воевать, это значитъ только одно: ждатъ. Ждать смны, ждатъ писемъ, ждать обда, ждать разсвта, ждать смерти… И всему приходитъ свой чередъ; нужно только выжидать…

* * *

Кто-то быстро приподнялъ палатку, и въ гробницу проникъ яркій дневной свтъ.

— Идите скорй, Бреваль раненъ.

Демаши приподнялся. Онъ спалъ, и лицо его было повязано вуалью для защиты отъ мухъ.

— Что? Бреваль?

И не снимая вуали съ разводами, онъ бросился къ часовн, куда притащили капрала.

Бреваль раненъ въ грудь шрапнельной пулей. Онъ лежитъ, голова его на ступеньк алтаря, и тревожнымъ взглядомъ большихъ испуганныхъ глазъ онъ смотритъ на товарищей. Замтивъ Жильбера, онъ сдлалъ ему знакъ головой, какъ бы здороваясь съ нимъ.

— Я радъ тебя видть, знаешь.

Демаши дрожащими руками развязывалъ свою вуаль.

— Удобная у тебя штука, — сказалъ ему Бреваль. — Изъ-за этихъ проклятыхъ мухъ нельзя спать. Мы напрасно смялись надъ тобой.

Онъ уже усталъ и закрылъ глаза. Несмотря на перевязку, темное пятно на его шинели увеличивается. Его сильно задло. Внезапно губы его растянулись, и онъ заплакалъ, зарыдалъ, какъ ребенокъ, и въ судорожныхъ слезахъ его чувствовалась скорбная жалоба.

Жильберъ приподнялъ его голову, положилъ ее къ себ на руку, и, склонившись надъ нимъ, заговорилъ намренно грубоватымъ голосомъ: