Деревянные кресты

Нкоторые, сойдя съ грузовика, тотчасъ повалились на траву. Другіе шли прихрамывая, такъ какъ ноги наши вспухли въ затвердвшихъ башмакахъ, которые мы не снимали втеченіе двухъ недль. Они опирались на ружья, прислонялись къ деревьямъ, и никакое усиліе воли не могло бы уже заставить выпрямиться эту кучу забрызганныхъ грязью хромающихъ людей.

Бурланъ подъхалъ на своемъ низкомъ велосипед и окликнулъ меня:

— Жакъ!.. Мы пройдемъ по деревн церемоніальнымъ маршемъ, съ оркестромъ впереди. Генералъ на площади.

Съ откоса, гд лежали солдаты, приподнялись возмущенныя лица; нкоторые, прихрамывая, подошли къ намъ.

— Какъ? Парадъ, теперь? Что они издваются надъ нами? Мало мы и безъ того измучились?

— Нтъ, генералъ хочетъ сосчитать тхъ, которыхъ онъ еще не усплъ убить…

— Ну, я не пойду, пусть Морашъ оретъ…

Громче всхъ кричалъ Сюльфаръ:

— Они годны только на то, чтобы гарцовать… Въ окопахъ ихъ не видно…

— Длать смотръ посл всего, что мы вытерпли, это преступленіе, — солидно высказался Лемуанъ. — Не слдовало бы идти.

Въ это время подъхалъ автомобиль, и изъ него вышелъ Бертье. Его грязная шинель затвердла и топорщилась отъ грязи; за стеклами пенснэ видны были впавшіе глаза, онъ шелъ, еле передвигая ноги. Онъ, видимо, едва держался на нихъ.

— Довольно съ насъ, господинъ лейтенантъ, — заявилъ Сюльфаръ съ твердымъ достоинствомъ свободнаго человка. — Мы не въ состояніи маршировать передъ зваками.

— Очень можетъ быть, но тамъ генералъ, — мягко отвтилъ Бертье. — Ну, друзья мои, ружья на плечо… Тамъ стоитъ батальонъ новобранцевъ, надо имъ показать, что мы не полкъ молодыхъ двицъ.

Солдаты, хоть и ворчали, но стали надвать снаряженіе.

— Направо, по четыре въ рядъ!

На дорог уже строился оркестръ, и развертывали знамя.

— Впередъ!.. Маршъ!

Полкъ тронулся. Во глав шелъ оркестръ и игралъ полковой маршъ. Сначала шли тяжело, но потомъ ритмъ становился все отчетливе, и ноги начали ступать регулярнымъ шагомъ. Маршировали манекены изъ грязи, въ грязныхъ башмакахъ, въ грязныхъ шинеляхъ, съ грязными ремнями и съ фляжками, похожими на большіе куски глины.

Легко раненые не вышли изъ рядовъ, но они не казались блдне, истощенне другихъ. У всхъ подъ шлемами былъ одинъ и тотъ же кошмарный обликъ — процессія привидній.

У прифронтовыхъ крестьянъ сердца очерствли, и, посл столькихъ ужасовъ, ихъ уже ничто не трогало; но когда показалась первая рота этого вставшаго изъ могилы полка, лица ихъ преобразились.

— Охъ! бдняги…

Какая-то женщина заплакала, за ней другія, затмъ зарыдали вс… Молодая двушка, служащая на почт, съ красными глазами, съ закинутой назадъ головой, махнула намъ своимъ мокрымъ отъ слезъ платкомъ, крикнула что-то и разрыдалась. Всю дорогу, около всхъ домовъ насъ чествовали слезами, и только теперь, видя, какъ он плачутъ, мы поняли, сколько мы выстрадали.

XII САДЪ МЕРТВЫХЪ

Вотъ уже три дня, какъ мы держимся на кладбищ, осыпаемомъ снарядами. Мы ничего не можемъ подлать, мы можемъ только ждать. Когда все кладбище будетъ разрушено, когда останутся только обломки камней и остатки людей, тогда они перейдутъ въ наступленіе. И потому необходимо, чтобы нкоторые уцлли, чтобы не вс погибли.

Рота заперта въ этихъ четырехъ стнахъ, которыя обваливаются и разрушаются, она отрзана отъ полка тяжелыми снарядами, взрывающими развалины, пулеметами, обстрливающими вс подступы къ кладбищу.

По вечерамъ нсколько человкъ уходятъ за пищей, нсколько санитаровъ отваживаются пробраться къ намъ. И быстро притаившись, они выносятъ человка изъ большого семейнаго склепа, гд вотъ уже нсколько дней стонутъ раненые, лишенные необходимой помощи. Они крадутъ у кладбища его жертву.

Ихъ еще шесть въ этомъ склеп, который боши расширили. Если наклониться надъ могилой, гд они лежатъ, то вдыхаешь ужасный запахъ лихорадящихъ больныхъ и слышишь ихъ умоляющіе стоны и непрерывный хрипъ. Одинъ здсь уже недлю, оставленный своимъ полкомъ. Онъ уже не произноситъ ни слова. Онъ чудовищно худъ, у него огромные глаза, впавшіе, обросшіе волосами щеки, и исхудавшія руки, и ногтями онъ скребетъ камень. Онъ не двигается, чтобы не растревожить унявшуюся боль раздробленныхъ ногъ, но онъ стонетъ отъ страшной жажды.

Ночью ему приносятъ воды, кофе, когда намъ его доставляютъ. Но съ полдня вс фляжки пусты. Тогда, въ сильномъ жару, онъ вытягиваетъ шею и жадно лижетъ плиту гробницы, гд сочится вода.

Въ углу маленькій солдатъ, раненый, скоблитъ ножомъ свой блый языкъ. У другого отъ жизни осталось лишь едва замтное движеніе груди, глаза закрыты, зубы стиснуты, онъ напрягъ послднія силы, чтобы бороться со смертью, спасти остатокъ жизни, который трепещетъ и вотъ-вотъ исчезнетъ.

Однако, онъ еще надется, вс они надются, даже умирающіе. Вс хотятъ жить, и маленькій солдатъ упорно повторяетъ:

— Сегодня вечеромъ санитары придутъ наврно, они намъ общали вчера.