Деревянные кресты

Раздался яростный залпъ, затмъ шрапнель разорвалась какъ разъ надъ нашей воронкой. Жильберъ на минуту замеръ, сердце его остановилось. Вслдъ за тмъ однимъ прыжкомъ онъ приподнялся, вскочилъ на край воронки и побжалъ. Онъ хотлъ укрыться въ другой ям, гд угодно, лишь бы не оставаться больше въ этой канав, въ этой зіяющей могил. Раздался еще залпъ, онъ легъ и вытянулся. Потомъ привскочилъ и, обезумвъ, кинулся направо, налво, спотыкаясь о тла. Вс воронки были заняты, везд изувченные трупы, растерянные раненые, насторожившіеся солдаты.

— Нть ли у тебя мста?

— Нтъ… Со мной раненый товарищъ.

Онъ минуту повертлся, потомъ легъ ничкомъ за пригоркомъ. Сердце его сильно билось, какъ животное, которое онъ придавилъ бы своимъ тломъ. Задыхаясь, онъ прислушивался къ пушк безъ единой мысли въ лихорадочномъ мозгу. Вдругъ онъ подумалъ:

— Но, вдь, я убжалъ…

Онъ повторилъ себ это нсколько разъ, не понявъ сначала какъ слдуетъ. Но, приподнявъ голову, онъ увидлъ, что ему длаетъ знакъ Лемуанъ. Тогда онъ бгомъ, однимъ духомъ, помчался къ воронк.

Эта трагическая яма съ взрытыми краями походила, на давильню, и чтобы не топтать тлъ товарищей, наполнявшихъ этотъ чанъ, надо было держаться края канавы, цпляясь пальцами за обваливающуюся землю. Жильберу показалось, что онъ лишается чувства. Онъ не ощущалъ ни страданія, ни волненія, а скоре усталость.

День приходитъ къ концу, и туманъ спускается на равнину. Слва еще слышна стрльба, но она похожа на огонь, который вотъ-вотъ погаснетъ.

Что произошло съ полдня? Мы стрляли, солнце жгло насъ, голова у насъ отяжелла, горло пересохло. Наконецъ, прошелъ дождь, и эта гроза освжила насъ, дождь залилъ сжигавшую насъ всхъ лихорадку. Артиллерія все сметала съ равнины, охваченная яростью на то, что еще остаются тамъ живые люди. Затмъ, намъ показалось, что боши наступаютъ на насъ. И мы стрляли, стрляли… Совсмъ близко видны согнутыя тла нмцевъ, запутавшихся въ своихъ собственныхъ проволочныхъ загражденіяхъ. Я замчаю одного съ гранатами у пояса, онъ иногда поднимаетъ руку и въ предсмертной агоніи бьетъ рукой по воздуху. Не смна ли идетъ? Подходятъ люди и, согнувъ спину, перебгаютъ отъ воронки къ воронк.

— Эй, ребята, кончено? Мы смняемся? Какой полкъ?

— Нтъ, это солдаты службы связи.

— Ну, что же? Насъ смняютъ?

— Нтъ… Вы должны остаться здсь еще на ночь. Подкрпленіе придетъ съ кирками, съ лопатами. Придется укрпиться здсь.

Изъ всхъ ямъ вылзали люди и подползали на четверенькахъ.

— Что? Оставаться здсь? Что за шутки… Отъ роты осталось всего человкъ тридцать.

— Всегда одни и т же остаются… Мн наплевать, я раненъ, я уйду…

— Такой приказъ, — повторяютъ солдаты службы связи. — Надо держаться. Насъ смнятъ завтра.

Жильберъ чувствуетъ себя слабымъ, въ голов у него пустота. Онъ хотлъ бы не шевелиться и спать, спать. Блье его прилипло къ спин. Дождь? Потъ?

Артиллерія смолкла, обезсиленная, надорвавъ глотку. Теперь слышне стали жалобы и стоны…

Подождите, дорогіе мои, подождите, не кричите, скоро придутъ санитары.

Приближается ночь…

И молчаливый вечеръ тихо ткетъ свою туманную ткань, — одинъ большой саванъ изъ сраго покрова для столькихъ мертвецовъ, которые лишены его.

* * *

Изъ канавъ, изъ ямъ выходитъ большое измученное стадо, полкъ, облпленный засохшей грязью, и вразсыпную идетъ по полямъ. Лица у насъ блдныя и грязныя, омытыя только дождемъ. Мы тащимся, согнувшись, втянувъ шеи.

Когда мы поднялись вверхъ, я остановился и оглянулся, чтобы въ послдній разъ увидть и сохранить въ душ картину этой широкой равнины, перерзанной окопами, изрытой снарядами, съ тремя отбитыми нами деревнями: съ тремя грудами срыхъ развалинъ.

Какой тоской ветъ отъ панорамы побды! Подъ саваномъ тумана еще скрыты нкоторые ея углы, и я ничего не узнаю на этой огромной карт перевернутой вверхъ дномъ земли. Вс знакомыя мста сливаются и путаются; это та же равнина, но она вся взрыта вплоть до благо песчаника, это опустошенная земля безъ деревца, безъ крыши, безъ признака живого существа, и повсюду на ней крошечныя пятна: трупы, трупы…

— Боши оставили здсь двадцать тысячъ труповъ, — воскликнулъ полковникъ, гордый нашими успхами.

А сколько оставили французы?

Нужно было десять дней держаться на этой угрюмой равнин, гибнуть батальонамъ за батальонами, чтобы присоединить къ нашей побд кусочекъ поля, разрушенную дорогу и развалины нсколькихъ домишекъ. Но какъ я ни ищу, я ничего не узнаю. Мста, гд мы столько выстрадали, совершенно сходны со всмъ остальнымъ полемъ, затеряннымъ въ туман. Это гд-то тамъ… Пропадаетъ приторный запахъ труповъ, чувствуется только запахъ хлора вокругъ бочекъ съ водой. Но я уношу съ собой, въ голов, въ кож, ужасное дыханье смерти. Оно навки осталось во мн: теперь мн знакомъ ароматъ состраданія.

По мр того, какъ мы отдалялись отъ позицій, остатки взводовъ сходились, роты вновь объединялись. Мы смотрли другъ на друга, и намъ становилось страшно.

На жидкой трав лежали солдаты, они встали и направились къ намъ. Вечеромъ имъ предстояло идти на позиціи.

— Что, земляки, тяжело?

— Убійственный участокъ.