Деревянные кресты

Товарищи уже уходили, торопя другъ друга, какъ бы боясь, чтобы смерть не поймала ихъ. Они странно смотрли на насъ, проходя мимо, и послдніе уходившіе сказали: „желаемъ удачи“. Шумъ скатывающихся камней, голосовъ, позвякиваніе котелковъ и пустыхъ бидоновъ — и все затихло… Мы остались одни. Пулеметчики услись около пулемета. Трое изъ нашего отдленія спустились въ окопъ, а мы вернулись въ гротъ.

— Остается только ждать, — сказалъ Демаши, преувеличивая свое безразличіе.

Ждать чего? Мы вс услись на своихъ койкахъ и смотрли на землю, какъ готовый утопиться человкъ смотритъ на потокъ темной воды, прежде чмъ броситься въ нее. Намъ казалось, что заступъ теперь ударяетъ сильне, въ тактъ біенію нашихъ сердецъ. Невольно ложились на землю и снова прислушивались.

Фуйяръ улегся въ углу, уткнулся съ головой подъ одяло, чтобы ничего не слышать, ничего не видть. Бреваль сказалъ нершительнымъ тономъ:

— Въ конц-концовъ, это вдь не ршено, что насъ взорвутъ… Мину не такъ просто подвести.

— Особенно въ каменистой почв.

— Кажется, что уже совсмъ близко, а работы хватитъ еще на недлю.

Вс заговорили разомъ, лгали, чтобы подбодрить себя, не терять надежды.

Послдовало короткое оживленное обсужденіе, и каждый разсказалъ знакомый ему случай съ миной, а когда они Снова прислушались, имъ показалось, что удары стали слабе. Машинально развернули одяла и улеглись.

— Можетъ быть придется вскочить спросонокъ, — пошутилъ Вьеблэ, снимая башмаки.

Въ какомъ мст разверзнется земля? Закрывъ глаза, я представлялъ себ отвратительныя фотографіи въ иллюстрированныхъ журналахъ, изображающія зіяющія воронки съ торчащими колами, съ металлическими осколками и выступающими изъ-подъ земли частями человческаго тла.

Мы лежали, положивъ головы на сумки, и слышали только ужасное постукиванье, похожее на тиканье стнныхъ часовъ.

— Ну, и надлаетъ это шуму, — прошепталъ Беленъ. — Подумать только, какой зарядъ нуженъ, чтобы взорвать такой холмъ, какъ этотъ.

— До смны осталось еще три дня.

— Нтъ, только два съ половиной, насъ должны смнить въ среду вечеромъ.

Бреваль усердно писалъ письмо, положивъ на колни сумку вмсто пюпитра.

— Ты пугаешь свою жену, — пошутилъ Лемуанъ. — Ты ей разсказываешь, что мы готовимся взлетть на воздухъ?

Снаряды падали рже въ эту ночь. Было почти тихо. Только заглушенный стукъ заступа убаюкивалъ насъ.

* * *

Въ полночь я вышелъ на дежурство. Въ окоп было холодно, и Жильберъ трясся отъ озноба подъ своимъ одяломъ. Ледяной втеръ дулъ изъ лсу.

— Слышишь?

— Да, все стучитъ.

Мы не смотрли уже на поля. Зачмъ? Тамъ ничего не видно — темная ночь. Мы слушали, думали.

Первый заговорилъ вполголоса Демаши, тмъ слегка насмшливымъ тономъ, который меня раздражалъ и который мн все-таки нравился.

— Было слишкомъ хорошо… Право, было слишкомъ хорошо. Безпечная жизнь, каждый день какая-нибудь радость. Въ одинъ прекрасный день кто-то стучитъ: „Стукъ! Стукъ! Это жизнь. — Но я васъ не знаю… — Тмъ хуже, наступила ваша очередь!“ — Она всовываетъ вамъ въ руку заступъ и винтовку, и вотъ, рой, пріятель, маршируй, пріятель, подыхай, пріятель…

— Зачмъ же ты поступилъ на службу, — сказалъ ему Лемуанъ, — вдь ты былъ освобожденъ?.. Особенно въ пхоту.

— Долгъ, увлеченіе — все глупости…

Мы подошли къ пулеметчикамъ, молча сидвшимъ подъ своимъ прикрытіемъ. Одинъ изъ нихъ спалъ, закинувъ голову.

— Осталось больше двухъ съ половиной дней, не правда-ли, — сказалъ намъ старшій.

— Они раньше кончатъ, — сказалъ второй.

Лемуанъ, продолжавшій въ темнот вырзать украшенія на своей палк, начатыя наканун, прислъ на корточки въ углу.

— Если они уврены, что будетъ взрывъ, — сказалъ онъ, — они должны были увести насъ, какъ увели товарищей… И затмъ, почему наше отдленіе, а не другое?

Втеръ гасилъ звзды. Ночь становилась темне. Мы превратились въ черныя пятна, и въ темнот ничего нельзя было разобрать, кром красноватой точки зажженной трубки. Иногда кто-нибудь подходилъ къ амбразур и всматривался. Ничего… Шорохъ, шелестъ: овцы пасутся ночью и щиплютъ траву на поляхъ.

Продежуривъ три часа, мы вернулись озябшіе. И, плотно укрывшись одялами, положивъ подъ головы подсумки, прижавшись другъ въ другу, мы уснули крпкимъ животнымъ сномъ.

* * *

Утромъ мы проснулись съ предчувствіемъ, съ внутренней тревогой. Стука не было слышно; наоборотъ, трагическая тишина. Отдленіе лежало на земл, склонившись надъ Бревалемъ, который слушалъ, растянувшись во весь ростъ. Приподнявшись на нашей подстилк, мы смотрли на нихъ.

— Въ чемъ дло? — прошепталъ Демаши.

— Стука уже нтъ!.. Они, должно быть, кладутъ мину.

Сердце мое сразу остановилось, какъ будто кто-то схватилъ его рукой. Я почувствовалъ ознобъ. Правда, не слышно было, чтобы рыли. Кончено.

Бреваль всталъ съ застывшей улыбкой на губахъ:

— Ошибиться невозможно. Они больше не долбятъ.

Мы смотрли на землю, такіе же безмолвные, какъ она. Фуйяръ поблднлъ и хотлъ выйти. Ни слова не говоря, Гамель удержалъ его за руку. Мару, скрестивъ руки между колнями, сидлъ и постукивалъ о подстилку своими толстыми каблуками.

— Перестань, — сурово сказалъ ему Вьеблэ, — слушай…