Деревянные кресты

— Ужъ не думаешь ли ты, что это у насъ каждый день такъ? Ты ошибаешься, да будетъ это теб извстно.

Фуйяръ фыркнулъ. Сюльфаръ сочувственно пожалъ плечами.

— Онъ еще ничего не знаетъ, — сказалъ онъ.

— Если бы ты побывалъ подъ Шарлеруа, какъ я, — обратился къ нему Ланьи, солдатъ со сморщеннымъ лицомъ старой женщины, — ты бы не торопился такъ скоро вернуться въ полкъ.

— И теб еще не пришлось продлать отступленіе, — вмшался Веронъ. — Даю теб слово, что отдыхать вамъ не пришлось.

— Да, это было самое тяжелое, — подтвердилъ Лемуанъ.

— А Марна? — спросилъ Демаши.

— Марна это пустяки, — отрзалъ Сюльфаръ. — Вотъ при отступленіи тебя поджариваютъ по настоящему. Тутъ только и узнаешь людей…

Такъ говорили вс они. Отступленіе было единственной стратегической операціей, которой они больше всего гордились, единственное дло, участіе въ которомъ было предлогомъ для безмрнаго хвастовства, сущность всхъ ихъ разсказовъ. Отступленіе, ужасный вынужденный походъ отъ Шарлеруа до Монъ Мирайля, безъ остановокъ, безъ пищи, безъ опредленной цли; смшавшіеся полки, зуавы, стрлки, саперы, раненые, растерянные и падающіе, измученные отсталые солдаты, которыхъ добивали жандармы; сумки, снаряженіе, брошенныя въ канавы, однодневныя сраженія, всегда ожесточенныя, иногда побдоносныя — при Гюизе нмцы отступили — тяжелый, безпробудный сонъ на откос или прямо на дорог, гд, отдавливая ноги, прозжали артиллерійскія повозки, разгромъ булочныхъ и скотныхъ дворовъ, пулеметчики безъ муловъ, драгу вы безъ лошадей, отряды чернокожихъ безъ начальниковъ; заплсневлый хлбъ, который вырывали другъ у друга, дороги, загроможденныя повозками съ мебелью и телгами, запряженными быками, съ дтьми и плачущими женщинами; пылающія деревни, взорванные мосты; истекающіе кровью, падающіе отъ изнеможенія товарищи, которыхъ приходилось бросать на произволъ судьбы, и непрестанный ревъ германскихъ пушекъ, преслдующій трагическія колонны отступающихъ. Отступленіе… въ ихъ устахъ оно превращалось въ побду.

— Клянусь теб, что когда мы читали на дорожныхъ столбахъ „Парижъ, 60 километровъ“, это производило на насъ странное впечатлніе.

— Особенно на парижанъ, — замтилъ Веронъ.

— А потомъ, — закончилъ небрежно Сюльфаръ, какъ банальный эпилогъ прекраснаго разсказа, — потомъ была Марна.

— Помнишь маленькія дыни въ Тиллуа… Сколько мы ихъ натаскали?…

Демаши съ завистью смотрлъ на этихъ людей.

— Какъ бы я хотлъ быть при этомъ, — сказалъ онъ. — Быть участникомъ побды.

— Конечно, это была побда, — согласился Сюльфаръ. — Если бы ты былъ тамъ, ты натерплся бы, какъ вс остальные, вотъ и все. Спроси у ребятъ, чего имъ только не напли въ Эскард… Только, если не знаешь, не надо говорить!.. Все, что объ этомъ писали въ газетахъ — все это сказки. Лучше бы ихъ не читать… Я тамъ былъ, не правда ли, и знаю, какъ все произошло. Такъ вотъ, пятнадцать дней намъ не платили жалованья, съ начала августа… Ну, а посл того, какъ мы нанесли послдній ударъ, намъ заплатили все сразу, дали каждому по пятнадцати монетъ. Это истинная правда. И если кто-нибудь будетъ говорить съ тобой о Марн, можешь имъ сказать только одно: битва при Марн это такая комбинація, которая принесла по пятнадцати су тмъ ребятамъ, которые эту битву выиграли…

* * *

Въ ноябр ночь наступаетъ быстро. Съ наступленіемъ темноты стало холодно и тамъ, въ окопахъ, возобновилась стрльба. Мы поли супу въ конюшн, присвъ на корточки на солом, нкоторые взобрались на ясли, спустивъ ноги.

Солдаты разсказывали запутанныя исторіи о всевозможныхъ зврствахъ, но новоприбывшіе, воображеніе которыхъ они хотли поразить, не слушали: съ разсяннымъ взглядомъ, опустивъ головы, они полудремали.

— Пора спать, ребята, — сказалъ Бреваль, расшнуровывая ботинки. — Земляки провели ночь въ вагон.

Каждый занялъ свое мсто съ покорностью лошадей, знающихъ свое стойло. Лемуанъ не ршался смять свою великолпную подстилку изъ свжей соломы. — Жаль… Необмолоченный хлбъ…

Малышъ Беленъ тщательно, какъ все, что онъ длалъ, приготовлялъ себ постель. Чтобы было тепле ногамъ, онъ всунулъ ихъ въ рукава своей тужурки, затмъ закутался въ свое большое, вдвое сложенное одяло, и ловко, какъ рыбакъ, забрасывающій сть, накинулъ на себя шинель. Затмъ въ маленькомъ отверстіи вязанаго одяла показалась его довольная физіономія: Беленъ улегся.

Демаши смотрлъ на то, какъ онъ устраивался, но не съ такимъ восхищеніемъ, какъ я, а скоре съ ужасомъ. Затмъ съ изумленіемъ, съ какимъ-то все растущимъ испугомъ онъ глядлъ, какъ приготовляются ко сну остальные. Когда третій сталъ снимать башмаки, онъ приподнялся на своей солом.

— Но не останемся же мы здсь совсмъ взаперти, — воскликнулъ онъ, — оставимъ хоть дверь открытой?

Вс удивленно посмотрли на него.

— Нтъ, у тебя лихорадка… — проворчалъ Фуйяръ. — Открыть дверь? Ты хочешь, чтобы мы вс подохли.

Мысль спать на одной солом рядомъ съ этими немытыми людьми внушала ему отвращеніе, ужасала его. Онъ не ршался сказать это, но испуганно смотрлъ, какъ его сосдъ Фуйяръ неторопливо разматывалъ свои грязные обмотки и снималъ большіе башмаки.