Деревянные кресты

Я усталъ и пересталъ танцовать. Опершись на парапетъ, я отдаюсь неяснымъ думамъ… Затмъ, голова моя вдругъ падаетъ, и я выпрямляюсь… Это глупо, я едва не заснулъ. Я смотрю на часы на рук, остается еще два часа. Я не выдержу до полуночи, никакъ не выдержу. Я съ завистью прислушиваюсь къ храпу товарища, уткнувшагося въ свою нору. Если бы можно было лечь около него, на теплую солому, положить голову на мшокъ съ землей и заснуть… При мысли объ этомъ глаза мои сладостно слипаются…

Нтъ, шутки въ сторону… Я встряхиваюсь и пытаюсь смотрть въ черную дыру амбразуры; все еще ничего не видно. И притомъ слишкомъ спокойно, ни одного снаряда; можно подумать, что боши ушли.

Тукъ! раздается сухой ружейный трескъ съ нмецкихъ позицій. Затмъ вскор другой… Люди, задумчиво стоявшіе въ амбразурахъ, выпрямились. Мы тревожно слушаемъ. Проходитъ минута, затмъ раздается нсколько безпорядочныхъ ружейныхъ выстрловъ и стрльба усиливается.

Они обстрливаютъ патруль!

Вся передовая германская линія противъ насъ стрляетъ: пули свистятъ, проносясь очень низко надъ окопомъ и нкоторыя ударяются о насыпь, какъ удары хлыста. Среди шума ружейныхъ выстрловъ выдляется несносное равномрное потрескиваніе пулемета. Взвилась зеленая ракета, нмцы даютъ сигналъ артиллеріи. Мы ждемъ, согнувшись ниже, за амбразурами.

Раздалось пять пушечныхъ выстрловъ, вспыхнули красные снопы свта, разорвались шрапнели. Внезапный отблескъ освтилъ согнувшіяся спины и втянутыя въ плечи головы. По полю разсыпались, взрываясь, снаряды. Нсколько минутъ грохота, затмъ безпричинно все смолкло; орудія успокоились, стрльба прекратилась.

— Передавайте дальше, не стрляйте… Тамъ патруль, — раздается команда.

— Передавайте дальше, не стрляйте, — команда передается дальше.

Мы слдимъ, прислушиваемся… крахъ! Въ нсколькихъ шагахъ кто-то выстрлилъ. Да онъ съ ума сошелъ? Кракъ! Еще одинъ выстрлъ…

— Не стрляйте, чортъ возьми, — кричитъ сержантъ Бертье, вышедшій изъ своей землянки. — Это патруль возвращается.

Человкъ прыгаетъ въ окопъ.

— Есть раненые?

— Не знаю… Они услышали, какъ мы перекликаемся…

Остальные спускаются въ окопъ. Видна темная кучка медленно приближающихся людей.

— Не стрляйте. Раненый.

Имъ протягиваютъ руки черезъ насыпь. Съ трудомъ они спускаютъ своего товарища. Онъ стонетъ, стоитъ, согнувшись вдвое, какъ сломанный пополамъ, — онъ раненъ въ поясницу.

— Другого мы оставили у ручья… Пуля въ голову. А говорили, что ихъ пулеметъ стрляетъ по низу.

— Вс вернулись, вниманіе, — передаетъ Бертье.

— Вс вернулись, — повторяютъ караульные.

Въ землянк за мной разсуждаютъ:

— По этому патрулю они могутъ догадаться, что затваютъ что-то… Опять влопаемся… А почему третій батальонъ не наступаетъ?…

Я едва прислушиваюсь, я отуплъ. Еще часъ съ четвертью… Буду считать до тысячи, такъ пройдетъ четверть часа Затмъ мн останется протянуть часъ.

Но эта нелпая сводка цифръ усыпляетъ меня. Чтобы не заснуть, буду думать о наступленіи, о безумной скачк по полю, о цпи людей, распадающейся звено за звеномъ; я хочу напугать самого себя. Но нтъ, не могу. Отяжелвшая голова не повинуется мн.

Неясныя думы и виднія проносятся въ моемъ усталомъ мозгу. Война… Я вижу развалины, грязь, ряды замученныхъ людей, кабачки, въ которыхъ дерутся изъ-за вина, жандармовъ, выслживающихъ отставшихъ солдатъ, стволы снесенныхъ деревьевъ и деревянные кресты, кресты, кресты…

Все это проносится, смшивается, сливается. Война…

Мн кажется, что эта ужасы, эта скорбь затмятъ всю мою жизнь, что моя запятнанная память никогда не найдетъ забвенія. Я никогда уже не смогу взглянуть на прекрасное дерево, не вычисляя мысленно, сколько будетъ всить вырубленная изъ него балка, не смогу увидть косогора, не вспоминая спуска въ окопъ, невоздланнаго поля, не отыскивая на немъ труповъ. Когда въ саду сверкнетъ красный огонекъ сигары, я закричу, можетъ быть: — „Эхъ, дубина! подведетъ онъ насъ подъ выстрлы!..“ Какимъ надодливымъ старикомъ буду я со своими разсказами о войн.

Но буду ли я когда-нибудь старикомъ? Неизвстно… Послзавтра… Какъ они храпятъ, счастливцы! Теперь я завидую только тмъ, у кого, гд бы то ни было, есть охапка соломы, одяло. Уснуть… Какъ холодно… И темно… Зачмъ мы вс здсь?.. Это глупо. Это грустно. Голова моя склоняется, падаетъ… Я боюсь уснуть… Я сплю…

VI МЕЛЬНИЦА БЕЗЪ КРЫЛЬЕВЪ

Я нашелъ ферму въ такомъ же вид, какъ мы оставили ее въ воскресенье, передъ наступленіемъ. Казалось, что четыре роты только-что вышли, направляясь въ окопы, и большой скачущій песъ, казалось, бжалъ за отставшимъ солдатомъ. Ничто не сдвинулось съ мста.

Вотъ по этой грязной дорог ушли мы. Сколько человкъ вернулось обратно? О, нтъ! не будемъ считать.

Я вхожу въ просторную столовую, пропахшую супомъ, и сажусь у окна, на мой стулъ. Вотъ моя кружка, моя деревянная обувь, моя бутылочка чернилъ. Такъ пріятно найти свои вещи, вс эти привычныя бездлушки, которыя можно было бы никогда не увидть!