Деревянные кресты

Когда онъ увидлъ, какъ мы ровно въ полдень вышли изъ окоповъ и понеслись быстрыми шагами къ германскимъ позиціямъ, разсянные по обнаженнымъ полямъ, подобно сменамъ, подхваченнымъ втромъ, въ груди его шевельнулось какое-то чувство.

— Иди скоре, посмотри, — крикнулъ онъ своей хозяйк. — Торопись, скоро ни одного не останется…

— Я не могу оставить молоко, — отвтила она снизу, — оно оплыветъ.

И Тома одинъ видлъ всю картину наступленія.

А деревня въ тотъ день заволновалась, когда увидла первыя носилки и длинный рядъ прихрамывающихъ плнныхъ съ окровавленными ногами. Тетка Букэ, стоя въ дверяхъ своего дома, плача, старалась узнать среди проходившихъ своихъ кліентовъ. Посреди поля учительница устроила нчто врод стойки, за которой она поджидала раненыхъ съ жбаномъ лимонада.

За ночь умерло столько, что мертвецами наполнили шесть могилъ, и послднимъ пришлось ждать, лежа кучею въ углу, пока ополченцы окончатъ рыть для нихъ яму. Кром нсколькихъ замерзшихъ левкоевъ, не нашлось цвтовъ для ихъ могилъ, и поэтому Тома пришла мысль открыть въ своей лавк отдлъ внковъ.

— На этомъ можно еще больше заработать, чмъ на консервахъ, — признался толстякъ.

Ихъ много на полк, на разные вкусы; они стоять въ рядъ, какъ бутылки съ дорогими ликерами. Есть совершенно простые изъ желтыхъ иммортелей, отъ которыхъ пахнетъ аптекой, и больше изъ бисера, съ переплетающимися черными цвтами на лиловыхъ стебляхъ.

— Это для зажиточныхъ кліентовъ, — говоритъ мн Демаши, съ интересомъ разсматривая ихъ.

И онъ любезно прибавляетъ:

— Вотъ такой я положу на твою могилу.

* * *

Посл утренняго завтрака лавки наполняются народомъ, и на улицахъ начинается оживленіе. Деревня принимаетъ праздничный видъ. Крестьяне не работаютъ въ пол, и вс, дти, старухи, высыпали на улицу, и всюду солдаты, солдаты…

У дверей кондитерскихъ свалка, хотя никто не знаетъ, что ему покупать. На ходу обмниваются новостями.

— На винномъ склад нтъ больше вина.

— Учительница школы получила сосиски.

— У кузнеца тоже есть, только надо торопиться.

Здсь вс превратились въ торговцевъ; каждый домъ — лавочка, каждая ферма — кабачокъ. Торгуетъ и господинъ мэръ.

Дверь булочной заперта на замокъ, ставни закрыты. Дюжина чудаковъ все-таки стоитъ въ очереди, напрасно надясь получить кусокъ теплаго хлба. Приказомъ мэра запрещено продавать хлбъ кому бы то ни было, кром штатскихъ, и дверь не открывается.

Однако, мы видли этотъ хлбъ въ снопахъ, когда онъ былъ сложенъ въ свтлые скирды, этотъ прекрасный хлбъ, предназначенный для штатскихъ — это было посл Марны…

Ахъ! Какъ вкусенъ теплый хлбъ…

Въ домахъ слышны псни. На деревенской площади бесдуютъ, шутятъ.

Война кончена для насъ, кончена на пять дней. Наступленіе, убитые, — объ этомъ вспоминаютъ только для того, чтобы въ бесд съ товарищами сказать съ затаенной радостью: — „Мы уцлли все-таки!“ — Черезъ пять дней придется, правда, снова идти въ окопы, но объ этомъ никто не думаетъ. Существуетъ только настоящее, только сегодняшній день, — будемъ ли мы живы завтра, неизвстно. Ухо слышитъ пушечный грохотъ, не обращая на него вниманія, какъ на тиканье часовъ.

Нмцы бомбардируютъ часто, и прицломъ для нихъ служитъ вышка на крыш новенькаго зданія мэріи. Видна внутренность разрушенныхъ до подвала домовъ, и крыши ихъ безъ черепицъ зіяютъ, какъ настежь открытыя двери.

Выйдя отъ Тома, мы отправляемся къ тетк Букэ, лавочка которой, выкрашенная въ черный цвтъ, мрачнымъ пятномъ выдляется на площади съ ободранными вязами. Чтобы войти, надо постоять въ очереди, чтобы добиться чего-либо, приходится драться. Въ кондитерской полки пусты; тамъ толкаются и кричатъ. Грузная тетка Букэ, стоя за прилавкомъ, отбивается отъ двухъ десятковъ жадно протянутыхъ рукъ.

— Сардинокъ нтъ больше… сыръ тридцать два су… Не хотите, не надо, другіе купятъ… Не перебирайте такъ все руками, неряхи вы этакіе…

Прижатые къ прилавку просятъ умоляющими голосами, а черезъ ихъ головы изъ заднихъ рядовъ орутъ:

— Госпожа Букэ, коробку фасоли, оттуда сверху, пожалуйста… Вдь я хорошій кліентъ.

— Паштетъ, госпожа Букэ… Сюда… Я уже полчаса жду.

Лавочница мечется, кричитъ и никому ничего не даетъ, занятая только тмъ, что отталкиваетъ протянутыя къ ней руки, боясь, какъ бы не украли у нея чего-нибудь.

— Ничего больше нтъ, говорю я вамъ… Уходите… Люся! Закрой дверь… Они все переломаютъ, эти оборванцы.

Но Люси, дочь хозяйки, не двигается съ мста: она не любить оборванцевъ. Она гордо сидитъ въ задней комнат, съ серебрянымъ крестомъ на груди, въ накрахмаленной кофточк, напомаженная, завитая, высокомрно возсдая на своемъ табурет между портретомъ генерала Жоффра и какой-то картиной, какъ начинающая проститутка въ автомобил.