Деревянная грамота

Баба явственно угрожала своему собеседнику. И он, струхнув, принялся ее уговаривать – Стенька, не разбирая слов, убедительность и даже мольбу в голосе уловил отчетливо.

– Так не сам же ты пойдешь!

– Ты, что ли?

Опять забубнили невнятно. Потом вдруг выскочило слово «поровну». Оно вызвало ожесточенный спор. Очевидно, собеседники торопились, потому что вскоре мужской голос довольно громко произнес:

– Бес с тобой!.. Треть – да и пошли прочь!

Стенька порадовался за молодца – баба-то просила половину, а он ей лишь треть уступает.

– А за беса огребешь.

Стенька едва поборол искушение поскрести в затылке – что же там за женка такая грозная?!

Очевидно, в баньке все обсудили, пришли к соглашению и порешили расстаться. Стенька услышал шаги – и на пороге встал человек. Стенька видел его из-за угла и не сразу понял, что человек-то – девка. Да какая! Когда она пошла от баньки прочь, Стенька подивился росту, стати и длинной русой косе из-под шапки, пышно отороченной лисьим мехом. Она-то и оставила здоровенные следы.

Видимо, девка ожидала, что ее собеседник выйдет следом, он же все не выходил, и она повернулась. Стенька увидел красивое румяное лицо, и лицо это было знакомо!

Девка была та самая, которую тайно подсылал в приказную избу сучий сын и выблядок Данилка Менжиков!

Пождав несколько, девка пожала плечами и пошла себе в сторону Москвы-реки. Очевидно, и впрямь обо всем условилась.

Изумившись, Стенька проводил ее взглядом и не сразу повернул голову обратно к высокому порогу баньки. Когда же повернул – девкин приятель, перешагнув, застыл, словно в недоумении. Так застывают, видя, что приближается человек, встречаться с которым неохота, а убегать – поздно.

И тут оказалось, что ангел-хранитель Стенькин, а может, и святой его покровитель Степан, патриарх Константинопольский, там, в небесах, не дремали. Кто-то из них словно ослопом по лбу треснул незадачливого своего подзащитного! И от того небесного ослопа у Стеньки в голове такая ясность сделалась, хоть ее, голову, заместо большой восковой свечи к ужину на стол ставь!

Прежде всего – он узнал того бойкого молодца, которому невтерпеж было переписать деревянную грамоту. А потом он вспомнил, что это за молодец такой, да где они встречались. Встречались же они, когда Стенька летом, участвуя в облаве на скоморохов, сам к ним в плен и угодил. Скоморох – вот кто это был! А звать – Томила!

А затем Стенька поглядел туда, куда уставился скоморох, и увидел, что от Волхонки движется к «Ленивке» человек – высокий, быстрый, рыжебородый. Стенька бы даже назвал этого человека долговязым, потому что тулуп – и тот не мог прибавить ему дородства.

Долговязый тоже увидел скомороха и поспешил к нему, причем и по походке было видно – сгорает от желания заехать в ухо или брязнуть по зубам.

Он так быстро очутился возле баньки, что Стенька не успел даже отшатнуться за угол. Но приветствовал Томилу на удивление странно:

– Опять тут околачиваешься, блядин сын? Господи прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да и вынести! Твоего тут никого и ничего более нет!

– Да я-то чем виноват? – возмутился скоморох. – Ты думай-то прежде, чем говорить!

– Ах, ты у нас ангелок невинный! Чтоб я тебя тут больше не видал! Тут теперь только наши будут. А Трещале, вору, передай: встречу – убью! – сказал долговязый.

– Это вы с ним на льду разбирайтесь, кто кого убьет, мое дело сторона, – видя, что вроде бы грозу пронесло стороной, буркнул Томила.

– Так уж и сторона!

– А я – накрачей. Нам, веселым, в накры бить, а не ваши заварушки расхлебывать, – дерзко отвечал Томила. – Так Одинцу и скажи.

Повернулся и зашагал прочь.

Стенька кинулся было следом.

– Стой, стой! – с таким заполошным криком подбежал посланец. – Полушка моя где?

Стенька с большой неохотой повернулся к нему.

– А Щербатого что ж не привел?

– Дядька Левонтий велел тебе обождать чуток, сейчас сам выйдет. А в кружало ходить не велел… и еще кланялся… Полушку давай!

– Эй, молодец! – окликнул долговязый. – Коли тебе кто из «Ленивки» надобен, так вот он я. Как раз туда и шел…

– Вот твоя полушка, – Стенька честно расплатился, причем его душа разрывалась на части: ежели по уму, то следовало бежать за скоморохом, который уж точно был причастен к исчезновению деревянной грамоты, или же за девкой, которая точно была причастна к покраже мертвого тела, а не добираться до Рудакова, который вообще непонятно к чему причастен!

– А ты кто таков? – спросил ярыжка долговязого. – Я-то по дельцу хожу, меня Земского приказа подьячий Деревнин послал, мне кое-что разведать бы.

– Я Щербатого подручный, Сопля. Что нужно – спрашивай. Нам с Земским приказом ссориться ни к чему.

– Так тебя и нужно! Скажи-ка, тебе родионовский приказчик Перфилий Рудаков знаком?

Спрашивая, Стенька глядел на Соплю очень внимательно.

Ему не раз доводилось слышать от добрых и по виду простодушных людей такое несусветное вранье, что он был настороже.

– Перфилий Рудаков? – переспросил Сопля. – А на что он тебе?