Деревянная грамота

Однорядка оказалась надевана не два, а двести двадцать два раза. И под мышками прорехи, и пуговиц нехватка. Однако сочного скарлатного цвета, как обещано. После всей суматохи Стенька не мог просить Наталью починить обнову. Но надеялся, что ближе к Масленице жена подобреет.

С утра пораньше он побежал в Земский приказ, радостный уже потому, что после ночного розыска обрел прежнее свое самочувствие, вновь был готов в огонь и в воду. И Деревнина, на которого обиделся было, снова полюбил. И поиски непонятной деревянной книжицы опять увлекли его буйную душу…

На сей раз Деревнин охотно выслушал, что наговорил родионовский сиделец. И благословил поискать того Соплю, щербатовского подручного.

Стенька поспешил на Волхонку.

По зимнему времени мимо ходить простому человеку было опасно – кулачные бойцы по всей улице дурака валяли. Но ведь не совсем же они с ума сбрели, чтобы служивого человека обижать! Опять же – час ранний, эта братия еще от вчерашнего не проспалась.

К тому же Стенька, седьмой год служа в приказе, знал, как такие дела делаются. Идти в открытую, да еще в одиночку, к Щербатому он не хотел – ну как донесет кто в Земский приказ, что ярыжка водит дружбу с известным своими проказами целовальником! Поди потом докажи, что не получал от Щербатого барашка в бумажке. Вот как раз под батогами лежа и станешь доказывать…

Поэтому Стенька поступил более чем разумно. Он поймал за плечо парнишку, по возрасту – лет десяти, показал полушку и обещал отдать ее насовсем, коли парнишка добежит до «Ленивки», которую все знают, и тихонько скажет целовальнику – мол, Земского приказа ярыга Аксентьев кланяется и за углом поджидает.

Зная, с какой скоростью у неопытного человека вылетают из головы прозванья, Стенька заставил парнишку дважды повторить свое, после чего и отпустил. Сам же действительно встал за углом в очень хорошем месте. Был там чей-то недавно горевший двор. Тушившие разнесли забор и все надворные постройки, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома. Уцелела банька на краю крошечного огорода, и при ней – летняя кухня с врытой в землю печкой. Вот из-за баньки и было удобно следить за углом, куда Щербатый должен или сам явиться, или кого-то из своих прислать. Возможно, Соплю.

Ведь коли ярыжка вот так, собственной персоной, среди бела дня прибегает, – так, может, о чем-то важном предупредить собрался. Важным же может оказаться намеченный на ночь внезапный налет стрелецкого караула с целью произвести выемку незаконного вина.

Стенька уж совсем было собрался к баньке повернуть, как увидел следы на снегу.

Снежок потихоньку падал все утро, так что следы явно были свежие. Притом же в баньку они вели, а оттуда – нет. Стенька оценил размер сапог, оставив рядом свой собственный след, а также ширину шага. Мужик, ушедший в баньку и не вернувшийся, был ростом, пожалуй, повыше Стеньки.

Ярыжка призадумался – ежели бы кто хотел справить малую нужду, то в саму-то баньку зачем лезть? Пристроился за углом – и ладно. Он подождал несколько – никто не вышел. Мысль о том, что у того мужика сильно прихватило брюхо, развеселила Стеньку. И куда более разумная мысль – а не назначена ли в баньке встреча? – пришла в голову лишь когда послышался скрип шагов. Кто-то спешил от «Ленивки» в Стенькину сторону.

Ожидая увидеть или самого целовальника Щербатого, или его подручного Соплю, Стенька повернулся и даже сделал шаг к тому человеку.

Но, поскольку он стоял за углом баньки, то человек его и не заметил, а решительно проскочил вовнутрь.

Это был не Щербатый и даже не Сопля. Те, предупрежденные, что их за углом ждут, постояли бы несколько, озираясь, да и парнишечка тоже бы за своей полушкой прибежал.

Пожав плечами, Стенька уставился на угол, где назначил встречу, и тут услышал из баньки голос.

– Да тише ты!..

– А чего бояться?…

Ярыжка насторожился. То, что в баньке оказалось два человека, было ему известно. И не для того же они там встретились, чтобы молчать. Но закавыка была в том, что первый из голосов-то был мужской, зато второй – бабий!

Стенька хмыкнул и внимательно поглядел на следы. Одни, недавние, кое-где накрывали собой другие, но все четыре ноги, оставившие те следы, были мужскими!

Время выдалось морозное, и предположить, что в бане ночевала, дожидаясь полюбовника, какая-то очумелая женка, Стенька мог, но не желал. Это уж было чересчур.

Когда в его душу вселялось любопытство, руки и ноги делались неуправляемы. Стенька и подумать, кажется, не успел, что дельце-то странное, а нога сама шагнула к заметенной снегом стенке, увязнув чуть ли не по колено, а ухо само, вынырнув из-под мехового колпака (колпак при этом без всякой помощи съехал набекрень), потянулось к щели между бревнышками, законопаченной мхом, разумеется, но ведь не равномерно же, наверняка где-то есть хоть крошечная прореха!

Похоже, боязливому мужику удалось внушить женке, что говорить следует шепотом. Что-то за стеной бубнили, а что – не разобрать. Вдруг прорезалось возмущенное:

– Врешь!

Сказал это мужской голос. И опять потекло неразборчивое.

– Ну и дурак будешь! – объявил женский голос. – Тебе же хуже!